~ Москвы уголок ~

Первое письменное упоминание об Унежме.  Происхождение названия.  Географическое положение.  Соляные варницы.  Легенда о возникновении Унежмы.  История поселения.  Фамилии жителей.  Почтовый тракт.  С.В. Максимов об Унежме.  Судовладельцы.  Гибель "Пионера".  1914-й год.  НЭП.

.

Первое письменное упоминание об Унежме исходит от появившихся в начале ХV века монахов Соловецкого монастыря. Наряду с другими описаниями хозяйственной жизни Беломорья, они сообщают, что на Поморском берегу существовали русские селения Унежма, Сума, Шуя. Но первоначальное поселение на наволоке Бранница появилось значительно раньше и, возможно, до прихода новгородцев. По мнению археологов и историков, расселение древних людей на территории Беломорья относится примерно к X-IX тысячелетиям до нашей эры. Спустя несколько тысячелетий, около 2500 лет до н.э., началось движение в Беломорье племен с юга, из Волго-Окского бассейна, затем появились лопари (саамы), потом финно-угорские племена и, наконец, русские. Из-за такого смешения различных племен и народов многие географические названия трудно отнести к какому-либо периоду заселения. Некоторые из них до сих пор остаются загадками и возможно останутся  неразгаданными.

О древних жителях Севера и географических названиях, оставленных ими, подробно рассказано в первой части книги. Унежма - единственное в СССР название населенного пункта. Есть Уни (Кировская область), Уна (Архангельская область), Уница (Карелия), Унжа (Костромская область), названия которых повторяются по несколько раз, но второй Унежмы нет! В названиях указанных населенных пунктов прослеживается одинаковое, как и у Унежмы, качало “Ун”. Другая группа населенных пунктов: Колежма, Лижма, Ужма, Шижма, Кутижма (все в Карелии), Шожма, Ижма (в Архангельской области) имеют одинаковое окончание “жма”. На севере много финно-угорских названий населенных пунктов, речек и ручьев. В Онежском районе Архангельской области есть села Тамица и Лямца, в районе нашей Унежмы реки: Челица, Малая Леменца и Большая Леменца, в Карельской АССР населенный пункт Метчелицы, в Мурманской области река Лица и Кица с одинаковым окончанием “ца”. Еще  одна группа населенных пунктов иноязычного происхождения: Пушлахта в Архангельской области, Палалахта и Чуралахта в Карелии, имеющие в своем составе финско-карельское слово "лахта", т.е. залив. На севере Европейской части СССР смешанные топонимы так широко распространены, что подчас трудно решить: являются ли они переводом с языка местных жителей, или это исконно русские названия, построенные по подобию с прибалтийско-финскими, например: Кондостров, Хедостров, Лёхлуда, Вайхлуда и др.

Среди других сел Поморского берега Унежма занимает особое географическое положение. Расположена она, как немногие, у самого Белого моря, на значительном удалении от других сел. Унежма - одна из красивейших деревень Поморья - жемчужина Белого моря.

Береговая линия в районе Унежмы сильно изрезана. Здесь много заливов, наволоков, речек и ручьев. Почти на три километра врезается Унежемский наволок в море. Северная оконечность наволока - Великая варака, восточная - Варничная варака. Море окружает Унежму с трех сторон, а с четвертой, с южной, небольшой низменный перешеек и варака Смолениха. Перешеек, по словам старожилов, в далекие времена заливало море, и Унежма во время прилива оказывалась на островке. В этом ничего удивительного нет. Если пройти по перешейку, то заметишь, что место здесь слабое, жидкое. Тянется оно от Смоленихи в сторону Камбальего острова. А если учесть, что Белое море мелеет, его берега поднимаются за столетие от двадцати сантиметров до метра, то легенда станет былью. В наше время, в начале ХX века, при больших штормах и северном ветре море подходило к  Смоленихе, заливало тракт, чуть-чуть не соединяясь по перешейку с западной стороной. За Смоленихой  начинается Великое болото. Оно тянется от реки Унежмы и почти до реки Сосновки. За болотами леса, возвышенности, дальше к югу - отроги Ветряного пояса.

Но вернемся к морю, в Унежму. С севера и северо-востока ее защищают три каменных горы - вараки, поросшие сосной и кустарником. Вараки унежемские - это невысокие горы, от двадцати до пятидесяти метров высоты. Их четыре: Великая, Варничная, Средняя и Смолениха. Названия варак говорят сами за себя: Великая - самая большая и высокая, Варничная - у ее подножия располагались варницы, Средняя - находится между Великой и Варничной, Смолениха стоит отдельно, южнее деревни. На ее склонах, западном и  южном, густо поросших сосной и березой, жители деревни гнали смолу и заготавливали дрова для солеварения.

Унежемские вараки! Пройди по берегу моря и увидишь множество гор и горушек, больших и малых, высоких и низеньких, но таких, как в Унежме, не увидишь! Слово  "варакка" - финское, сохранилось оно в Карелии (Малиновая варакка, Ноттоварака -  названия карельских населенных пунктов), да в Унежме. Потому-то унежемов иногда нелестно величали:  "варакушники",  "унежемская варака".

С западной стороны море врезается  в сушу, образуя Унежемскую губу - полукруг от Великой вараки до  Цельнаволока, с восточной стороны - губу Смолениху - от  Варничной вараки до Соснового наволока. От деревни до Цельнаволока по тракту десять верст,  а до Соснового наволока – семь. Летом во время отлива и зимой по ледоставу ходили и ездили прямым путем, и тогда расстояние намного сокращалось.

Появившиеся первопроходцы облюбовали место для жительства у Великой вараки, которая защищала от холодных северных ветров. Занимались они рыболовством, охотой и солеварением. Не исключено, что до прихода новгородцев на этих местах было кочевье лопарей (саамов). Подтверждения тому - многочисленные саамские топонимы, оставленные этим народом. Усолье - так называли места, где занимались вываркой соли.

Унежемское усолье располагало, видимо, многими варницами. Остатки их сохранились на Варничной вараке - две, на Унежме реке - одна, на реке большой Леменце - одна. Вполне возможно, что территория между Средней и Великой вараками  была полностью занята варницами: здесь имеются углубления и бугорки, как на Варничной Вараке, на местах старых варниц, только значительно меньших размеров - годы и деятельность человека постоянно сглаживали неровности. О наличии варниц на этом участке говорит еще один факт: летом 1980 года, копая яму под картошку, житель Унежмы В.П. Евтюков наткнул­ся на кирпич-обжиганец, золу и скелет человека. Можно прямо сказать, что это была варница Соловецкого монастыря. В Унежме обжиганный кирпич никогда не вырабатывали, его привозили с Соловков. История не оставила никаких данных о разыгравшейся трагедии на берегу моря. Что случилось с древним солеваром, почему он оказался под слоем песка на глубине двух метров? Он, видимо, погиб от рук грабителей, рыскавших по Беломорью!

Легенда об Унежме

Жить у моря было опасно. "Воры" - так называли всех иностранцев поморы - в любое время могли нагрянуть, ограбить, взять в плен, убить. В истории Беломорья известны многие случаи нападения шведов, финнов и других захватчиков на мирные села. Начиная с Х века захватчики систематически терроризировали жи­телей Беломорья. Сначала они нападали на селения жителей Терского берега, а затем шли разорять онежан и двинян. В конце XV -начале XVI-го веков в "Смутное время" нападения "соседей" усилились. "Воры" рыскали по Поморью, проникая далеко вглубь, доходили до Онеги и Холмогор. Не избежала погромов, пожаров и разорений и Унежма. Захватчики, как стая воронья, появлялись неожиданно: забирали скот, рыбу, соль, непокорных убивали на месте. Они шарили по домам, амбарам и подклетам, забирали все, что можно было взять, насиловали и уводили в плен, а затем поджигали деревню. Не  успевали люди оправиться от разорения, как снова появлялись грабители.

Жить у моря стало невыносимо, и тогда многие ушли на реку, за десять километров от моря. Там построили дома, завели скот, сенокосы и пашню. К морю ездили и ходили  рыбачить и варить соль. Но жизнь на реке многим не нравилась:  мало пашни и сенокосов, а море, от которого в основном кормились, было далеко. По мелководной каменистой реке ездить на наволок можно было только в полную воду, пешая дорога шла болотом и грязью.

Многие обитатели деревни стали говорить, что надо идти на наволок, там удобней жить и сообща обороняться от врагов. Но не все соглашались. Появилось две группы: одни хотели жить у моря, другие на реке. Собрался сход. На нем спорили, ругались, но ничего не решили. Тогда сошлись самые старые, самые опытные и договорились положиться на Николая Чудотворца - защитника и покровителя мореходов и рыбаков. Икону Николая Чудотворца положили на ночь у часовни на реке, а сами легли спать. Проснулись - иконы нет. Искали по всему поселку, обош­ли всю реку, нигде не нашли. Тогда пошли на наволок к морю и обнаружили ее у Великой вараки. Приверженцы жизни на реке стали говорить, что икону унес на наволок кто-нибудь из желающих жить у моря. Решили еще раз проверить. Опять ее положили на то же место у часовни и приставили караул. Стража всю ночь сидела не смыкая глаз, зорко охраняла икону, а когда рассвело и улегся туман, ее на месте не оказалось. Пошли ис­кать по реке, обошли каждый кустик, но не нашли. Опять пошли на наволок к морю и на том же месте, что и в первый раз, у Великой вараки нашли.  Всем стало ясно: надо жить у моря, так велит Николай Чудотворец, так угодно богу. И все обитатели речной деревни переселились к морю, где у многих были избушки, построенные на время лова рыбы и выварки соли. Такова легенда об Унежме и, видимо, она отражает действительность.

Перейдя на наволок, на юго-западной стороне у Великой вараки, жители построили караулку, а на вершине горы установили круглосуточное поочередное наблюдение за сушей и морем. В случае появления посторонних судов и людей стража оповещала жителей об опасности. Узнав об угрозе, все уходили из деревни, прятались, угоняли скот. "Караулка", как ее называли, сохранилась до наших дней. Это был большой бревенчатый дом. По словам П.М. Базанова, еще в 1915 году в нем постоянно находилось до десяти солдат, которые поочередно дежурили на вараке. В одной из комнат этого дома жили ссыльные революционеры. В караулке не хватало мест для всех ссыльных, и поэтому несколько человек жили в домах крестьян.

С XII века все Беломорье, в том числе и Унежма, вошло в состав Новгородской республики. В 1450 году Марфа Борецкая, владевшая многими землями  на Поморском берегу, отдала Соловецким монахам острова в Белом море, Кемскую и часть Сумской волости. После падения Великого Новгорода все беломорские земли перешли во владение московского царя, а вотчина монастыря все увеличивалась. В 1539 году ему была отдана деревня  Сухой Наволок, в I548 году - пожалована волостка Вирма, в 1555  году значительная часть волости Сумы, и две деревни Колежмы - "деревня  на устье Колежмы (реки) да деревня Колежма ж", в 1591 году - волостки  Унежма и Нюхча, в 1613 году - Шуя Карельская, в 1635 году - вся Керетская волость с людишками.

Так Унежма за строительство Сумского острога, крепости в Соловках и другие ратные дела монахов была отдана Соловецкому монастырю. Власть монастыря распространялась на все: землю, лес, рыболовные тони. За пользование всем этим крестьяне должны были отрабатывать пашни, отдавать десятую часть добытого. На всех крестьян велись долговые записи, никто не мог от этого избавиться: за умершего расплачивался не только сын, но и внук. Монастырь крепко держал крестьян в кабале. Но не все крестьяне вовремя и полностью могли расплатиться с мо­нахами. Тогда появлялись "хозяева", чтобы собрать "долг". Приплывали они на судах и, как стая черных птиц, высаживались на берег, требуя уплаты "долгов". Но у крестьян закладывать было нечего, и тогда монахи кидались в избы, амбары, чуланы, подклеты, забирая все, что имело какую-нибудь ценность. Уходя говорили, что за тем-то и тем-то осталось еще столько-то долга. Ослушников строго наказывали вплоть до битья батогами и плетьми.

Власть монастыря продолжалась до ХVIII века. Только при Екатерине II крестьяне Унежмы стали "государевыми". Но влияние монастыря на жизнь крестьян было еще огромно.

Первоначальное поселение  на Унежемском наволоке, как я уже писал, возникло около Великой вараки, на возвышенности, где сейчас стоит церковь и  несколько добротных домов, пригодных для жилья. Трудно  сказать, кто был первым поселенцем. Как этих людей называли, какие  у них были прозвища? Может быть, ими были Евтя, Епифан, Ульян,  имеющие старославянские имена, или может быть пришелец с прозвищем  "Куколь"? (Куколь - название монашеского головного убора). Возможно от этих имен и прозвищ появились фамилии наших предков - Евтюковы,  Епифановы, Ульяновы, Куколевы, Акимовы, Тюрдеевы, сохранившиеся в  наиболее большом количестве до наших дней. В  1930 году Куколевых в Унежме было двадцать семей, Евтюковых -двенадцать, Ульяновых - одиннадцать, Епифановых - шесть, Тюрдеевых - восемь,  то есть намного больше половины всех семей, а их было в то время  сто одна. Еще одна фамилия - и немалочисленная - Варзугины. Их было в  деревне двенадцать семей. До наших дней у некоторых Варзугиных сохранилось  прозвище "Варза", которое, видимо, послужило основой для образования фамилии пришельцев с Терского берега из села Варзуги, раз­громленного  опричниками Ивана  Грозного в 1568 году. Тогда многие варзужане,  спасаясь от кары царя, покинули свои насиженные места, свое село и  разъехались по другим селам Беломорья. Кто-то из них избрал своим  новым местом жительства Унежму.

Наиболее  малочисленными были фамилии Фроловы и Cемихины - по две семьи, Лукинские, Демидовы, Галашкины и Бабины - по одной. Эти семьи, как и Варзугины, появились в более близкое к нам время, а некоторые из них (Лукинские), в начале XX века.  Это видно также по расселению: ни одна семья не жила около  церкви, все на окраине, на более худших местах. Приведенные примеры говорят о том, что фамилии древних жителей Унежмы появились из имен и прозвищ, как это было в старой дофамильной Руси. Тогда простые люди носили имя, отчество и прозвище, так как сочетание имени с отчеством не избавляло от недоразумений при названии человека. Кроме того, применялись слова - названия жителей по месту рождения. Вот один из исторических документов, подтверждающих это - поручная запись 1593 года, которую давала десятка стрельцов, поступающих на царскую службу: "Се яз десяток Тимофей, Евтихеев сын, Пермитин, да его десятка: Федор, Евсеев сын, по прозвищу Житкой, поморец, да Федор, Давыдов сын, Шалам, устюжанин..." В данном случае Житкой - прозвище, дополнительный признак в названии человека, а поморец значило, что он родом из Поморья. Прозвища со временем превращались в  фамилии: Житков, Комаров, Зайцев, Воронов, Поморцев и т.д.

Образование фамилий на Руси как национально-культурно-исторический процесс в основном завершился к ХVIII веку. Однако возникновение отдельных фамилий продолжалось в ХIX-ХХ веках. Такой же была судьба и тех прозвищ, которые возникли из названия людей по месту их рождения или длительного проживания. Например, новгородцы упоминаются в "Повести временных лет" за 862 год. В других более близких к нам до­кументах упоминаются москвичи, беломорцы (жители побережья Белого моря), поморы - жители Поморья (на Белом море), каргопольцы  (жители Каргополя). Называть место рождения, указывать, откуда он родом, в то время было житейской необходимостью. Редкие из этих названий стали фактами литературного употребления. Например, у знаменитого  русского писателя И.А. Бунина в путевых записках "Поморье", читаем: "А на отмели песчаной спит помор, от солнца пьяный". Необходимость называть людей по месту рождения или длительного проживания возникла в дописьменную эпоху, другие названия рождаются у нас на глазах - с рождением новых городов и поселков, третьи возникнут в будущем. Диапазон слов-названий огромен - от наименования жителей какого-нибудь хутора до названия  жителей целых материков (европейцы), от названия древнейших городов (вавилоняне) до наименования фантастических обитателей планет (марсиане). В Поморье, как и везде на Руси, при названии человека указывали место рождения и прозвище. Жителей Унежмы с давних времен называли унежемами, Кушереки - кушереченами, Нюхчи - нюхчанами. А может быть, правильнее назвать унежемцы, кушереченцы, так как их назвал Г. Гунн в книге "Онега впадает в Белое море"?

Обратимся к книгам и послушаем мнение ученый: “Слова-названия жителей - неотъемлемая часть нашего древнего и неувядаемого языка. К ним надо относится как к фактам истории”, - так пишет в своей книге "Москвичи и иных мест люди" Е.А. Левашов - большой знаток русской истории и литературы. Далее читаем: "Не допускайте вытеснения и исчезновения местных, отшлифованных временем слов - названий жителей. Эти названия - ровесники наших городов и сел. Новые названия - жителям новых городов и поселков. Старинные же названия не всегда должны заменяться новыми. Оберегайте их от забвения". Писатель К. Паустовский по этому поводу говорил: "Истинная любовь к своей родине немыслима без любви к своему языку." Значит, не прав Г. Гунн: не унежемцы и не кушереченцы, а унежемы и кушеречена, так,  как называли исстари - красиво и просто.

Хотя  Унежма находилась вдали от больших культурных центров: до Онеги 100 км, Сорока еще дальше, но оторванности от жизни страны не  чувствовалось. Жители Унежмы почти ежедневно получали информацию о  событиях  и происшествиях в соседних селах, о жизни в городах. Не было  дня, чтобы кто-либо не съездил в Кушереку или Нюхчу, Сороку, Кемь,  Онегу. Езда по тракту, особенно зимой, не прекращалась ни на один день.  Обширная информация поступала с почтой. Со времени установления регулярной почтовой связи, ямской гоньбы (ямы - почтовые станции), с ХVI  века почтовый тракт шел через Унежму. Другой дороги, кроме поморского  тракта, не было. По тракту, кроме почты, везли казенные грузы и людей,  ехавших по служебным и государственным делам. Сначала почтовый тракт  обслуживали жители деревень поочередно. Потом, в более близкое к нам  время, в каждом селе была создана почтовая станция с постоялым  двором. Тракт проходил по Унежме, как бы образуя центральную улицу, огибая  навалок. Заходил он в деревню с востока, с Кушерецкой стороны, а выходил на запад, к Нюхче. Почтовую  станцию и постоялый двор содержал Варзугин Григорий  Павлович, его двухэтажный дом, обитый досками и окрашенный краской, выделялся среди других. Во дворе, огороженном забором, был флигель, конюшня, амбар, колодец и другие хозяйственные постройки. В верхнем этаже жили хозяева, в нижнем - комнаты для проезжающих. К дому примы­кал сарай. На верхнем этаже - сеновал, кладовки, на нижнем - хлевы, двор.  Десять добротных коней всегда были наготове для перевозки почты. Де­сять казаков и казачих обслуживали связь и хозяев дома. Почту по тракту везли без задержек, на перекладных. Привезенную из Кушереки отправляли на лошадях Варзугина до Нюхчи, а поступающую из Нюхчи - в Кушереку.

Содержатель станции был грамотный, начитанный, деловой человек, в прошлом судовладелец, капитан. Ему приходилось вращаться среди многочисленных проезжающих: государственных чиновников, географов, путешественников, писателей, поэтов, следовавших через Унежму почти беспрестанно. Это был холеный хозяйчик, одетый по-городскому. Он выписывал газеты и журналы, в его доме была библиотека, посуда и мебель заграничного производства. Варзугина раскулачили, имущество продали на торгах, дом его остался открытым. То, чего не продали - книги, газеты, тряпки, валялось в открытых комнатах. Среди журналов была "Нива" и маленькие, как игральные  карты, картонные листы с фамилией, именем и отчеством хозяина дома. Позже я узнал, что это были визитные карточки владельца почтовой станции. Современники рассказывали, что угощал Варзугин на славу, не забывая себя. Напивался он часто до бесчувствия, кричал, сквернословил, лез драться. Гости уходили, а хозяина связывали по рукам и ногам веревками двое дюжих его сыновей, и оставляли в пустой комнате или на сеновале. Это происходило в двадцатые-тридцатые годы.

А вот как жила Унежма до нас, какой она была, надо почитать книгу С. В. Максимова "Год на Севере", побывавшего в нашей деревушке в 1856 году и оставившем добрую память о тех днях. Он пишет: "Помню, когда, к неописуемому моему счастью, проширкал наш карбас своей матицей-килем для меня в последний раз по коргам и стал на мель, я нетерпеливо бросился вперед по мелководью оставшегося до берега моря вброд. Помню, что с трудом я осилил гранитную крутую вараку, выступив­шую мне навстречу и до того времени закрывавшую от нас селение. Помню, что наконец осилил я щелья, переполз через все другие спопутные, перепрыгнул через все каменья и скалы и, освободившись от этих препон, бежал - бежал в селение. Я не замечал, не хотел замечать, что небо задернулось тучами и сыпало крупным, хотя и редким дождем; я видел только одно - вожделенное селение Унежму - маленькое, с небольшой церковью, которая скорее часовня, чем церковь. Вспоминались мне уже здесь (в Кушереке) таможенные солдаты, бродившие по улицам Унежмы, бабы, ребятишки, мужики, рассказы моего ямщика о том, что здешний народ весь уходит на Мурман, что дома иногда строят они суда и даже лодьи, промышляют мелких сельдей и наваг на продольники; что попадают также сиги, что хлебом пользуются они отчасти из следующего по пути селения Нименьги, вспоминаются при этом кресты, также, по обыкновению поморских берегов расставленные и по улицам покинутой Унежмы. Видится, как живой, один из таких крестов под навесом, утвержденным на двух столбах. Вспоминаются бабы на полях, подсекавшие траву, перевертывая коротенькую косу-горбушу с одной стороны на другую".

Такой была Унежма в 60-х годах 19-го века. Об  Унежме конца XIX века прочитаете чуть подальше в выдержках из "Краткого исторического описания приходов и церквей Архангельской епархии", составленного в 1896 г.

Я рассказал об одном представителе имущих Унежмы, но основными богатеями были судовладельцы и лавочники. В Унежме судовладельцев было семь: Акилов Игнатий Павлович, Ульянов Прохор Николаевич, Ульянов Иван Никифорович, Варзугин Иван Кириллович, Варзугин Степан Григорье­вич, Евтюков Григорий Егорович, Евтюков Андрей Прохорович. Садовладельцы и их сыновья были судоводителями, имели дипломы “на судовождение”. Большинство судовладельцев с открытием навигации возили дрова на продажу, а из становищ - скупленную рыбу в Архангельск на рынок. Другие занимались перевозкой пиломатериалов из Архангельска, Онеги, Соро­ки, Кеми в Норвегию, Финляндию и другие места. Бывая в Архангельске и за границей, судовладельцы закупали това­ры там, где они подешевле, для себя и для продажи населению. Трое из них имели свои лавки (магазины). Это Варзугин И. К., Ульянов П.Н., Акилов И.П. В их лавках имелось все необходимое: мука, крупа, сахар, конфеты, керосин и другие товары. И хотя унежемы занимались промыслом на Мурмане и неплохо зарабатывали, но жили бедно. Заработки их, добытые с риском для жизни, уходили в карманы скупщикам, судовладельцам, лавочникам. Деревенские богатеи, сосредоточившие в своих руках флот и торговлю, устанавливали очень высокие цены на перевозку рыбы, съестных припасов, заготавливаемых на зиму. Не дремали и лавочники, давали в долг под проценты, за отработку на промысле или сенокосе. Многие, даже середняцкие хозяйства, бедствовали: картошки хватало до Нового года, рыбы - до Пасхи, муку и сахар приходилось закупать втридорога. Но богатеям все было мало.

В 1910 году судовладелец Ульянов И.Н. (наш однофамилец) купил в Норвегии быстроходное парусное судно - скутер, для промысла тюленей в горле Белого моря. Весной его младший брат Константин набрал команду из жителей Унежмы и они, тринадцать человек, в марте отправились в Териберку, где стояло судно. На море был шторм, но капитан принял решение выходить в океан, хотя "Пионер" был пустой, без балласта. Бывалые моряки отговаривали, просили не выходить без груза в море, но Константин был непреклонен. Корабль вышел в океан. Ветер крепчал, все сильнее надувал паруса, клонил пустое, без балласта судно набок. Попадавшиеся встречные рыбаки кричали и махали руками, чтобы "Пионер" вернулся в порт. Но безрезультатно. Судно продолжало идти вперед. Сильный порыв ветра оказался роковым: "Пионер" опрокинуло на паруса и забросало волной. После шторма рыбаки, плавающие в  этом районе, были у погибшего судна, сняли медную пластинку с названием его, привезли в становище. Людей никого не нашли. Все тринадцать, во главе с молодым капитаном, погибли. В Унежме тринадцать семей лишились кормильцев - мужей, отцов, братьев, сыновей. Из этой трагической поездки не вернулся наш сосед Тюрдеев Иван Ионович - отец трех малолетних мальчишек: Степана, Матвея, Тимофея. Узнав о гибели Ивана, мать и жена чуть не лишились разума. Плач и причитания были слышны по всей деревне. Выйдет на сарай Анна, жена Ивана, и вопит-плачет:

Ох, темнечушко, тошнехонько,

Ой ты муж, кормилец-батюшка!

Ты оставил малых детушек,

Молоду меня да стару мать!

Закатилось наше солнышко,

За студеным синим морюшком!

Не могла забыть любимого мужа Анна, через год умерла от душевных мук, оставив на руках  свекрови-старушки сыновей, а старшему из них было восемь лет. В очень трудном положении оказалась семья Тюрдеевых, да и другие не в лучшем. Эту трагедию мне рассказал  П.М. Базанов.

- Ну,  а местные власти и правительство помогли чем-нибудь семьям погибших? – спрашиваю я у Павла Михайловича.

- Никто не помог,  гроша не дали!

- А  судовладелец Ульянов, из-за которого погибли рыбаки?

 - Ничем не помог, хотя он имел еще два судна и был очень богат. Помогали  соседи и односельчане: кто рыбы даст, кто муки, картошки, иной дров привезет, валенки подошьет.

- Ну,  а почему же все-таки погиб "Пионер"? - стараюсь докопаться я до истины у опытного  бывалого помора, отдавшего более 60 лет морю, капитана  мурманского тралового флота, проработавшего судоводителем более 30  лет.

- Потому что  капитан-то он (Ульянов Константин) скороспелка, молодой и неопытный, нарушил правила судовождения и мореплавания - вышел в океан в шторм,  что категорически не разрешается. Как слепец он рвался в горло  Белого моря, его гнала жадность наживы - побольше набить тюленей, подороже  продать шкуры и сало, потуже деньгами карман наполнить.

- Павел Михайлович,  а еще были случаи гибели рыбаков на твоей памяти?

 - Были. И я чуть не погиб! Было это в 1912 году. Три унежемских шняки июньским солнечным утром вышли на промысел. Выметали ярус, выстояли воду и начали выбирать снасть. Вдруг небо потемнело и поднялся ветер. Пришлось бросить снасть и плыть к берегу, до которого пятнадцать  верст. Ветер усиливался, взводень начал заливать шняки. Одна шняка  во главе с Варзугиным Григорием кое-как добралась до берега. Вторую опрокинуло волной, людей выбросило в море, и все четыре человека с кормщиком Варзугиным М. Г. погибли. Нашу шняку (кормщиком был отец Михаил Васильевич) залило водой, но мы держали ее на плаву. Пять часов боролись с ветром и волной, а к вечеру шторм стал стихать. Обессиленных, голодных и холодных, нас подобрали колежемские рыбаки и приплавили к становищу", - закончил Павел Михайлович.

В 1914 году началась империалистическая бойня. Пришла она и в Унежму. В первый же год войны забрали несколько мужчин, потом еще и еще. Куколев Осип, Куколев Михаил, Куколев Григорий, Куколев Иван, Епифанов Михаил, Варзугин Максим - вот неполный список погибших на войне. Всех участников установить не удалось. Только один из них, Варзугин Максим Григорьевич, через много лет, уже при Советской власти, вернулся на родину. Храбро и отважно сражался с немцами наш земляк. Он был награжден тремя Георгиевскими крестами. В одном из тяжелых боев он был ранен и попал в плен. Раненого солдата немцы отправили в Норвегию, а там отдали в работники помещику. Оправившись от ран и освоившись с обстановкой, Максим Григорьевич и его друг Иван решили бежать. Присмотрели суденышко, темной ночью забрались на него и подняли паруса. Несколько дней и ночей без навигационных приборов плыли по морю, их занесло сначала в ледяное крошево, а потом во льды. Льдины, а вместе с ними и кораблик, принесло к берегу Новой Земли. На Новой Земле робинзоны жили несколько лет, питались мясом морских зверей и птиц. Приехали в Архангельск, когда уже закончилась империалистическая война, победила  Советская власть. В армию и на войну Максим Григорьевич ушел холостяком. Женился он на Прасковье Прокопьевне Егоровой, когда ему было уже около 40 лет, а его подруге немногим более 20. Несмотря на это, они прожили жизнь в любви и согласии - у них было трое детей.

После изгнания  интервентов жизнь в Унежме начала налаживаться. НЭП  способствовал развитию торговли и добычи рыбы. Рыбаки приобретали снасти, строили шняки, бота, суда. В 1927 году семь сельчан построили для  промысла суденышки. В 1927 году начал строить судно Фролов Андрей Иванович, наш сосед по Заполью. Андрей и Агриппина жили небогато: была корова, лошадь, да пятеро детей. На Варничной вараке они  поставили в том же  году остов судна, киль и шпангоуты. Жители деревни смеялись  над будущими судовладельцами. Про них была сложена частушка:

Дождь идет, дорогу мочит,

Агриппина руль  волочит,

А Андрюша в это время

Поднимает паруса,

Чтоб лететь  на небеса.