И.М. Ульянов. Москвы уголок (2)

Первыми из нашей семьи уехали «за дровами» Алексей и Николай, потом Михаил, через год – Дмитрий. Федор работал продавцом, имел семью и пока не уезжал, но через два года тоже уехал. Почти все парни и молодые мужчины переехали в Мурманск. Остались женщины, подростки, старики и старухи. Мать стала работать в полеводческой бригаде, пахала, косила, возила сено на фермы, городила изгороди, сеяла картошку и многое другое. За работу ей ставили трудодни, за год до 300–350. Она постоянно была передовиком. За трудодни выдавали немного жита, картошки, на собрании торжественно вручали платок или отрез на юбку. О лучших работниках колхоза – ударниках, передовиках – складывали частушки и пели в клубе на вечере. О маме тоже была частушка:

Отец работал на путине – ловил рыбу для колхоза, то в Челице, то в Сосновке, иногда около Варничной вараки. Сначала ему давали талоны и деньги за сданную рыбу, а по талонам в магазине муку, сахар, крупу. Потом ничего не стали выдавать: ни денег, ни талонов. Вся семья стала жить на картошке, полученной со своего участка, да на рыбе, выловленной на продольник.

С появлением колхозов пришла в Унежму культурная революция. Был создан ликбез: неграмотных сельчан обучали в школе, других на дому. Но так как религия и грамота несовместимы по понятиям унежемских руководителей, то в Унежме стали перестраивать церковь под клуб.

Местные руководители решили свалить колокольню, несмотря на многочисленные возражения верующих. Снизу ее подпилили и подрубили, чтобы упала. За крест привязали веревку и стали тянуть, но она не падала. Еще подрубили и подпилили, добавили людей и колокольня рухнула.

Церковь, по решению сельсовета, оборудовали под клуб. Сломали иконостас, растащили утварь и драгоценности, выбросили иконы, сделали сцену, поставили стулья, скамейки – и клуб готов. Сначала мало кто ходил в клуб, а потом, когда стали ставить спектакли и живгазету, появились желающие, вечером молодежь оставалась на танцы и пляски.

Перед войной, когда народу стало мало, и особенно молодежи, в церкви сделали склад, а клуб перевели в дом Филиппа Базанова, где размещался до того времени пограничный пост. В войну на церкви был оборудован наблюдательный пост, второй пост был на реке Челице. Эти два поста обслуживали девушки-связистки. Кроме них, в Унежме размешался взвод ребят-связистов по охране правительственной связи Беломорск-Архангельск. В то время, в 1941–1944 годах, после падения Петрозаводска, связь с центром поддерживалась по проложенной до войны бронзе. В Унежме была оборудована стойка – усилительная подстанция.

Когда кончилась война, церковь из-за неимения строительных материалов стали разбирать: сняли полы, потолки, крышу для ремонта скотных дворов.

Никольская церковь в Унежме. Фото И.М. Ульянова, 1970-е гг.

Долго для меня было загадкой, когда построена первая церковь в Унежме, да и сейчас не все ясно. Совсем недавно прояснилось кое-что: по данным Донского монастыря (Москва) за 1896 год, где сосредоточены все церковные документы России, значится, что документов о постройке первой церкви в Унежме нет. Вероятно, они сгорели при пожаре в 1812 г.

О том, как горела церковь, рассказывали старожилы: «Церковь загорелась неожиданно, как спичка. Пожар начался внутри, ночью, когда вся деревня спала мертвым сном. Люди проснулись от дыма и пламени, огонь вырвался наружу, с треском пожирая стены и крышу. Сельчане с плачем, мольбой, криком бежали к церкви со всех концов, на ходу молились, тащили в ушатах и ведрах воду и поливали горящую святыню. Женщины и старушки несли молоко, наговаривали на нем, чтобы огонь отступил, бросали в огонь, в бушующее пламя, горшки и крынки. Пламя, говорили свидетели, стало отступать. Но у унежомов кончилось молоко... От церкви остались одни головешки».

«В 1813 году прихожанами на месте церкви, сгоревшей в 1812 году, построена была часовня также во имя св. Николая Чудотворца. В 1826 году к ней пристроен алтарь и часовня обращена в церковь, которая освящена 3 декабря того же 1826 года. От пожара 1812 года уцелела колокольня, которая существует и ныне. Как церковь, так и колокольня деревянные, обшиты тесом и окрашены желтой краской. Церковь однопрестольная (во имя Николая Чудотворца). Имеет вид корабля, одноглавая.

Самостоятельным Унежемский приход считается с 1848 года, а до этого времени заведовали им священники Кушерецкого прихода. В 1890 г. усердием крестьян вокруг церкви устроена деревянная ограда.

В полуверсте от церкви, на Великой вараке, находится деревянная часовня во имя Николая Чудотворца. Часовня эта устроена местным крестьянином Никоном Акиловым в 1823 году по обещанию. Во время болезни он услышал голос: «Коли построишь часовню – выздоровеешь». Акилов дал обещание, после чего стал быстро поправляться.

В 1887 году для обучения детей открыта церковно-приходская школа, помещавшаяся в наемных квартирах, а с 1894 года – в нижнем этаже дома священника. На содержание школы местными прихожанами ежегодно ассигнуется 53 рубля. С 1894 года обучает детей учительница, священническая дочь Анисия Поликина, с жалованием в 120 руб. из училищного совета. Для содержания причта с 1895 года положено жалование от казны: священнику 300 и псаломщику 100 рублей».

(Краткое историческое описание церквей и приходов Архангельской епархии. Выпуск III, г. Архангельск, 1896 год, стр. 24, Унежемский приход).

В то время, в 1895 году, в Унежме было всего лишь 80 дворов и жителей насчитывалось 259 м. п. и 295 ж. п.

Время шло, деревня росла, население увеличивалось, церковь стала мала, и в 1904 году, по рассказу П.М. Базанова, ее расширили, подняли повыше, поставили пять куполов, назвали в честь трех Святителей и Георгия Победоносца. У церкви сохранился вид корабля, стала она пятиглавая. Но новые названия не прижились, так и осталась наша церковь Никольской[1].

Переснято из книги Г.В. Алферовой «Каргополь и Каргополье»

В церкви я бывал в детстве не один раз, мать водила меня причащаться. В ней было просторно, светло, потолки высокие, окна большие. В глаза бросался иконостас с позолотой и резьбой, множество горящих свечей. Теперь, осматривая ее разрушенную, без крыши, потолков и пола, я видел, что новая пристройка подходит вплотную к старой, а зазор между ними заделан досками и засыпан опилками.

Рядом с церковью, шагах в пятидесяти, стояла колокольня, рубленная из бревен, восьмерик на четверике. Как и церковь, колокольня была обшита досками и покрашена белой краской. На колокольне было четыре колокола: два маленьких, средний и большой. По праздникам, в субботу и воскресенье, над деревней разносился их мелодичный звон. Звонили по-разному, кто как умел, но в основном на мотив поговорки:

В каждой деревне звонили по-своему. Говорили, что в Нюхче звон соответствовал насмешливой песенке:

В большие религиозные праздники: Пасху, Николин день, Рождество на колокольню заходить и звонить разрешалось всем. Звонили как умели, кто лучше, состязались в игре на колоколах.

Кроме Никольской церкви, на Великой вараке, как я уже писал, была часовенка. Весной, по случаю отхода «на вешню» и летний промысел, и осенью, с приходом рыбаков, в ней совершалась служба. Расположена она была на самой вершине вараки, там, где сейчас тригонометрическая вышка[2]. На Средней вараке, на Ивановой горушке, стоял большой крест под крышей на четырех столбиках с оградой. Поставил его в честь Воздвиженья Варзугин Иван Кириллович – дань святым за хороший промысел и удачное возвращение домой.

Рядом, около Ивановой горушки, была школа-четырехлетка. Она размещалась в доме капитана Ивана Никифоровича Ульянова, покинувшего Унежму в 20-х годах. И.Н. Ульянов работал в Мурманске, был судоводителем на мотоботе «Мурманец» и принимал участие в спасении папанинцев.

После окончания четырехлетки два года я учился в Нименьге, а седьмой класс закончил в Онеге. Тридцатые годы были трудные: ели мох, мякину, кору. Голод свирепствовал по всему Поморью. Унежомов выручала рыба. Я научился торбать камбал.

Осенью 1935 года я уехал в Мурманск. Поступил в школу ФЗУ, а в 1936 году ее окончил и стал работать, но каждый год, обычно осенью, приезжал в Унежму в отпуск. В то время председателем сельсовета был Антон Степанович Тюрдеев. Помню, однажды приглашал он меня почитать старые церковные книги и притом заметил, что скоро Унежме исполняется пятьсот лет. Тогда его сообщению я не придал значения, а потом забыл. Когда вспомнил, было уже поздно: сельсовет ликвидировали, книги частично увезли в Онегу, частично растащили, а председателя уже не было в живых.

Из Мурманска в 1939 году я ушел в армию и вернулся в Унежму в 1946 году с молодой женой. Поездом мы доехали до Малошуйки. Там были наши унежомы, приезжали за продуктами, и мы с ними поехали морем. Был отлив и мы обсохли. Пошли пешком. Вброд перешли реку Кушереку, зашли в Подваженье, поели и двинулись на Сосновку. Перед Сосновкой – огромные базальтовые луды, поросшие водорослями, за ними – Сосновый наволок. Отсюда, с мыса, в прогалину между двух лесных островков, видна Унежма. Может быть, так же шли первые пришельцы. Понравилось им это место, горы зеленые округлые, и остались они жить на Унежемском наволоке.

От Сосновки до Унежмы идем тоже отливом, босиком, без сапог. Хорошо идти по куйвате, по ровной ребристой поверхности. По всему отливу – чайки, чирки, кулики. В лягах (лужах) лежат медузы, кружки студенистой массы. Прилив нас прижимает к берегу – вода наступала. Вижу, что Рая боится воды, ее тянет к берегу. Но по берегу идти труднее. Я ей говорю:

Вода прибила нас к берегу, вышли мы на тракт у Смоленихи. На море была почти полная вода – прилив.

В 1962 году, после длительного перерыва, мы всей семьей – жена, дети и я – побывали в Унежме. Жили у деинки Ираиды Егоровны, жены дяди Ивана по матери. Унежма всем понравилась. Унежма тех лет – десятка два жилых домов. В то время не было ни колхоза, ни сельсовета, ни почты. Сохранился только магазин да телефон. На лето из Кушереки пригоняли телят на откорм. Жителей насчитывалось до двадцати человек.

В 1975 году, выйдя на пенсию, я и жена приехали посмотреть Унежму. Жили в отцовском доме. Тогда в Унежме было десять постоянных жителей. В Заполье, кроме Алимпиады Петровны Тюрдеевой, жила Анна Федоровна Куколева с сыном Толей, а около Великой вараки, на другом конце деревни, в своих захудалых домишках – сестры Матрена и Анна Николаевны Ульяновы. Недалеко от них – Анна Александровна Куколева, Веня с Ольгой, да Иван Евтюков с матерью, да Валентин Симоненко.

Алимпиада Петровна, наша соседка, жила в доме дяди Александра Максимовича Ульянова. Это жена одного из братьев Тюрдеевых – Матвея, отец которых погиб на «Пионере». Матвей Иванович надорвался на работе в колхозе и умер. Осталась Алимпиада с двумя детьми. В хозяйстве ни коровы, ни овец, жила свободно. Сельсовет постоянно посылал ее на лесозаготовки. Оставит у соседей малолетних детей, а сама со слезами на глазах идет рубить лес. На лето приходила домой, работала в колхозе. Дочка вскоре умерла, а сын подрос и уехал в Мурманск. Женился и плавал на судах. Там он тяжело заболел и умер. Схоронила сына и опять вернулась в Унежму. Вышла на пенсию.

Алимпиада Петровна Тюрдеева. Фото И.М. Ульянова.

– Олимпиада Петровна, ты живешь на самом краю деревни, тебе не страшно?

– Не Олимпиада меня зовут, а Алимпиада, – поправляет меня она с видом знатока русского языка. – А пошто мне бояться, я никому не насолила, – говорит она, намекая на других жителей деревни. – Я никого и ничего не боюсь, пусть все уедут с наволока, буду жить одна. Все равно живу-то среди медведей и волков!

– Да почему же среди волков и медведей! Все вы старенькие и должны жить дружно, помогать друг другу! – говорит жена.

– Поживете так поймете, – отвечает Алимпиада Петровна.

Вскоре водка кончилась, а у нашей соседки ни в одном глазу.

– Пойду домой, попью настоящего чаю, ваш чай для меня ни чай, а помои!

Мы смотрим с женой друг на друга и не знаем, что делать. Ведь чай Алимпиаде Петровне я наливал только из заварного чайника – темно-коричневый. Потом загадка с чаем была разгадана: от сельчан мы узнали, что чай она пьет только индийский, заваривая пол пачки в кружку, увлекается водкой и брагой. Зимой на лыжах, а летом пешком ходит в Нюхчу или Кушереку за продуктами: сливочным маслом, мясными консервами, сухим молоком. В магазине покупала муку, крупу, сахар и... горох. Вениамин Петрович смеялся, что Алимпиада «одна за зиму съела мешок гороху». Хотя в то время на деревне у трех старушек были коровы и они предлагали молоко, но она упорно отказывалась. Когда мы ей сказали, что Анна Николаевна согласна давать молоко, она ответила:

Молоко мы покупали – не в пример городу жирное, пахучее травами – не права была наша соседка.

Умерла Алимпиада Петровна необычно. Уехала в Малошуйку к врачу лечиться и больше в Унежму не вернулась. Звонила, просила вывезти из Кушереки, но никто не поехал – была сенокосная страда. Похоронили ее в Кушереке. В течение двух лет умерли Анна Федоровна, Матрена Николаевна, Анна Александровна.

После нашей поездки начались ежегодные посещения Унежмы не только нами, но и детьми и внуками. В 1976 году пешком из Нюхчи пришли Галя и Володя с пятилетней Катей. В следующем году приходили Валера и Саша Мальков. Ездили с нами Дима и Алеша. В 1982 году приезжали Галя, Володя и Катя с двухлетним Павликом.

Я и Рая более всего ездили на моторных лодках, в основном с Вениамином Петровичем Евтюковым. Только один раз, в 1979 году, я ездил один (жена не поехала, испугавшись шторма – годом раньше, при отъезде из Унежмы, в море нас застал ветер, поднялись волны, началась качка, лодку заливало водой). До Нюхчи я ехал, как обычно, на поезде, а оттуда до Унежмы пешком по тракту, хотя по нему дорога дальше и труднее.

За плечами рюкзак, в руках ведро и приемник. Речку Ухту перешел вброд. Вот тут-то я воочию увидел, каким стал наш знаменитый Поморский тракт. Сгнили мосты через речки и ручьи, заросла дорога и канавы кустарником и травой, сгнил настил, появились болотины с застойной, ржавой, вонючей водой. Тракт, так много и долго послуживший поморам, теперь стал не нужен: редко кто проедет или пройдет, некому ходить стало. Его заменила железная дорога, идущая вдоль побережья Белого моря. Но дорога не проходит около моря, а за десять-пятнадцать, а в иных местах и за двадцать километров от него. От Унежмы до железной дороги надо идти по болотам семнадцать километров, а у Нюхчи она под боком – один километр.

Нюхотская половина тракта лучше. Тут есть возвышенности, полянки, а перед Половиной начинается сухая песчаная дорога. На Половине – избушка связистов. От избушки хорошей дороги хватает на час, потом грязь, болото, и так до реки Челицы.

Выбираюсь из болота, иду к морю. До моря тоже плохая дорога: грязь, вода, трава выше роста, а по тракту еще хуже и дальше, чем по морю. По морю до деревни семь километров и идти веселей – видна деревня, и под ногой твердая дорога – куйвата.

Жил, как всегда, в отцовской избе. Ловил рыбу, ходил за ягодами. Времени хватало. Часто встречался с Толей Куколевьм. В тот год он похоронил мать, Анну Федоровну. После похорон на могиле поставил крест и на нем написал эпитафию – стихотворение. Показывал он мне свою тетрадку стихотворных произведений. Я читал и думал: «Толя написал, а я разве не могу?» И тут я начал сочинять стихи, и в первую очередь об Унежме. Вот одно из них – «Родина».

Тогда Оле, внучке Анны Ивановны Кондаковой, было около четырех лет. Ко мне она ходила на качели. Около калитки она стучала палкой и кричала:

После этого было еще три четверостишия, которых я не помню, а запись утеряна. Было еще кое-что написано, но оно забыто.

Расскажу подробнее о семейной поездке в Унежму в 1982 году. В начале июля едем. Сначала Беломорск, потом Нюхча. Нас встречает у порога своего дома Нина Петровна Шумилова, у которой мы всегда останавливаемся «на постой» – передохнуть перед поездкой в Унежму.

Иван Матвеевич Ульянов (слева), Нина Петровна Шумилова (в центре), Раиса Петровна Ульянова (справа).

На голове у Нины Петровны платочек, на плечах телогрейка, на ногах тапочки, лицо доброе, улыбающееся. Нине Петровне седьмой десяток, на вид она крепкая, а внутри вся больная – давление и сердце стучит. На улицу ходит редко, все более сидит дома да лежит.

– Заходите, заходите, унежомы! – приглашает она, а сама вся светится радостью. – Дак что порато долго не ехали? Всю морошку без вас соберут!

– Ездили на встречу с однополчанами в Минск, – отвечаем мы.

– Ну ладно, раздевайтесь, будем чай пить! – говорит Валя, дочь Нины Петровны, которая уже успела поставить самовар.

Сидим, пьем чай и разговариваем, рассказываем о себе, спрашиваем о жизни наших добрых друзей.

– Дак что здоровьишко, скоро уж надо помирать: ноги не ходят, голова болит, сердце стучит.

– В молодости не берегли себя, много сил истратили, вот теперь и болеете, – говорим мы с Раей.

– Было поработано. С десяти лет начала ходить по казачихам, косила, в лесу работала, потом в войну на пекарне воду носила, по сорок раз спускалась и поднималась на Красную Горку с ведрами и ушатом. Дом с мужем вдвоем построили, бревна на себе носили. Думала, износу не будет.

Вечером идем к нашей знакомой Феоктисте Михайловне.

– Да глушь ведь там, людей-то мало, да плохо добираться!

– В Унежме у нас как на курорте: море рядом, рыбы полно, воздух чистый морской, тишина. Нам нравится в своей деревне больше, чем в Нюхче!

Феоктиста Михайловна угощает нас чаем с шаньгами, рассказывает со слезами на глазах о своей одинокой жизни. В прошлом году ее единственный сын Василий, надежда и любовь, погиб. Василий Иванович помимо своей основной работы занимался литературной деятельностью, печатался в газетах и журналах. Это был добрый, душевный, умный человек.

Живет Феоктиста Михайловна постоянно в Мурманске. В Нюхчу, в свое родное село, приезжает на лето. У нее половина дома-пятистенка. Вторую половину занимает Александра Ильинична – известный и почитаемый человек в Нюхче. Александра Ильинична еще не старая женщина крепкого телосложения, с сильными крестьянскими руками, немало поработавшими. Будучи подростком, она с отцом ходила на Мурман зуйком. Когда организовался колхоз, корчевала кустарник, распахивала целину, косила сено, была на лесозаготовках, рыбачила в Белом и Баренцевом морях, заменяла мужчин, ушедших на фронт. С войны не вернулось 146 мужчин и опять пришлось рыбачить. За успешную работу в колхозе Александра Ильинична была премирована поездкой в Москву на ВДНХ, что по тем временам было редкостью. Перед уходом на пенсию трудилась в сетевязальной мастерской. Она – племянница погибшего от рук интервентов большевика Евдокима Шумилова. Недалеко от ее дома, на горе, стоит памятник жертвам интервенции.

Перенесемся на несколько десятков лет назад, в 1918 год. В тот год на поморскую землю высадились интервенты Антанты: англичане, французы, американцы. Они захватали Сороку, Кемь, Онегу, а затем все побережье Беломорья. Чиня насилие и расправу, объявили набор в «Добровольческий славяно-британский корпус». Вступившим обещали паек, обмундирование, оружие, землю. Но поморы не хотели служить и подчиняться оккупантам: уходили в леса, на дальние тони, уводили и прятали скот. Противники советской власти – лавочники, судовладельцы, богатые промышленники – помогали оккупантам: снабжали хлебом, фуражом, скотом.

Житель села Малошуйка Андронов A.M. с сыном Федором и другими изменниками, желая выслужиться перед англичанами, организовали белогвардейскую сотню. Они ездили по селам, агитировали, чтобы жители вступали в их отряд. Мало нашлось предателей, да и те – молодые, несведущие в политике парни, обманутые посулами интервентов. Сотня Андронова терроризировала жителей Поморья, наводя страх и ужас. Белогвардейцы ездили в глубинное село Калгачиху, там разгромили сельсовет, разграбили магазин, издевались и избивали активистов советской власти. Потом они совершили вояж в Нюхчу, где тоже бесчинствовали.

Видя, что местное население против оккупантов, начались аресты. В числе первых в Нюхче были схвачены члены местной ячейки РКП(б): Попов, Шумилов, Божик, Титов, Кичигин, Воронин. За «смутьянство и противодействие властям» ночью 27 февраля 1919 года арестованных погнали за деревню на расстрел. Раненые Кичигин и Попов убежали и скрылись в лесу, Воронин очнулся, когда его стали закапывать вместе с убитыми товарищами, но не выдал себя. После ухода англичан он выбрался из ямы и тайно вернулся в село.

Недолго пришлось хозяйничать англичанам и белогвардейцам в Поморье. В марте 1920 года они бежали. Ехали на лошадях от деревни к деревне, направляясь к Сороке. Торопились, потому что по пятам шла Красная Армия. Из Унежмы в Нюхчу их везли Базанов Павел Михайлович, Евтюков Семен Прокопьевич и Евтюков Александр Егорович – подростки 14-15 лет. По дороге интервенты спиливали телефонные столбы – разрушали связь. Пока они бегали к столбам и пилили их, парни столкнули мешок с сахаром на снег. В Нюхче ребят не отпускали, надо было ехать дальше. Но подростки их провели. Отпросившись поить лошадей на реку, они выехали на Унежемский тракт – и поминай как звали. На дороге прихватили сброшенный мешок, домой вернулись с богатым по тому времени трофеем.

За англичанами бежали белогвардейцы, некоторые судовладельцы, купцы. За ними уносил ноги факторист Могучий. Об этом рассказывает Павел Михайлович Базанов: «Около полудня он с женой на двух лошадях появился в Унежме. Факторист торопился. Тут же он нанял лошадей и снова отправился в путь на Нюхчу. Две подводы были нагружены баулами, чемоданами, мешками. На первой сидел хозяин, на второй – его жена. Вещи были тяжелые. По дороге из воза в снег упал один баул, мы втроем еле вытащили его из снега и положили на дровни». Убежал воровски создатель сотни Андронов и его сын. Как крысы с тонущего корабля, разбежались приспешники оккупантов и белогвардейцев.

Ну, а теперь продолжим разговор о нашей поездке в Унежму. Когда мы шли домой от Феоктисты Михайловны и Александры Ильиничны, услышали разговор двух старушек-нюхчанок:

– На свою родину-то тянет! – говорит другая.

На следующий день отъезд. Едем по каменистой порожистой Нюхче. Пороги тут на каждой сотне метров, самый опасный – Копанец, проход узкий, между камней вода кипит, бурлит – смотри в оба, а то опрокинет лодку и разобьет о камни. Наш опытный капитан, побывавший здесь не один десяток раз, благополучно минует все преграды. Проезжаем мимо речки Ухты, мимо Ям, Кильбострова, а тут уже и море, наше родное Белое море.

В Нюхче я сказал Диме, Кате и Леше, что поедем через границу. Теперь они то и дело спрашивают о границе. Проезжаем Кустнаволок и вот в тумане показывается Корепалка – островок в море.

– По Корепалке, вот по этому островку, проходит граница, а потом идет берегом и лесом. Корепалка стоит на половине между Унежмой и Нюхчей. Унежомы говорили, что до Карелии можно добросить палку, если забраться на Великую вараку да хорошенько размахнуться, потому и назвали островок Корепалкой.

– А где же пограничники, почему никто не охраняет границу? – спрашивает Димка.

– Потому что граница эта внутренняя, между Карелией и Архангельской областью, а не с иностранным государством.

Долго еще они шумели о границе и о Корепалке, а когда стали появляться вараки, все внимание перешло на Унежму.

На корме карбаса с рулем в руке сидит Вениамин Петрович и зорко смотрит вперед – не наскочить бы на мель или подводную луду, не повредить бы карбас. Веня – коренной унежом, тут он родился и вырос. Лицо у него загорелое, спокойное, с глубокими морщинами – следами нелегкой рыбацкой жизни. Когда ему не было десяти лет, отец погиб на Мурмане. На руках матери осталось четверо малолеток. Хватили они голоду и холоду: ни обуть, ни одеть. Подрос, окреп малость Веня и пошел рыбачить, чтобы быть сытым. Ходил на зверобойный промысел, рыбачил и собирал водоросли, был монтером связи. Теперь, когда ему за пятьдесят, возглавляет рыболовецкую бригаду: весной ловят селедку, осенью – камбал и наваг. Не уехал из Унежмы, как другие, остался верен родине. Теперь он тут и связист, и продавец, и доверенное лицо всех районных властей. Без него не решается ни один вопрос, он – глава и начальник Унежмы. Он да Ольга Григорьевна сохранили Унежму, не дали ее закрыть.

Вениамин Петрович Евтюков. Фото И.М. Ульянова.

Проезжаем Цельнаволок, Вайхлуду, Камбалий остров и причаливаем к щелье. Первым ступаю на родную землю и кричу:

Петрович смеется, а у ребятишек горят глазенки – люба им деревня! Полюбили они море и вараки, рыбалку, ягоды. Димке и Лешке еще дома снилась Унежма, Катя хоть ночью согласна ехать в деревню. Саша Мальков, побывавший один раз в Унежме, всегда с радостью вспоминал дни, проведенные на нашем наволоке.

Я спросил у ленинградцев, отдыхавших в деревне:

– Что вас тянет сюда, чем нравится это пустое место?

– Тишина. Мы отдыхаем тишиной! – отвечали они.

Да, точней не придумаешь – в Унежме глубокая тишина, ни паровозов, ни автомашин, ни радио. Даже тележного скрипа не услышишь – на всю деревню ни одной лошади. Днем на берегу моря гомонят чайки, на вараках – вороны. Иногда на вечерней заре закрякают утки, пролетят гагарки, закурлыкают журавли. Детский смех и крик тоже услышишь редко, и то летом от привозных детей. В шторм можно услышать шум сосен на вараках да морской прибой. Летом штормы редко бывают, а шум от сосен и моря легкий, успокаивающий, убаюкивающий. После городской суеты и толкотни здесь, кажется, настоящий рай, лучше не придумаешь.

Мы приехали, идем по песчаному берегу домой. Вот Красная Лудушка, а вот и Средняя варака. Идем по тропинке, протоптанной в траве, к Ивановой горушке, колодцу Базановых, Семихинскому колодцу, мимо нашей баньки. Все знакомо: каждая тропинка, камень, куст, дерево. Сюда, в свою разрушенную деревушку, тянет как магнитом. Так и хочется выразить нахлынувшие чувства словами поэтессы Е. Погодиной:

А вот и наш отчий дом. Присел он немножко, покосился, но хорош еще. Гниют бревна, особенно нижние венцы, плоха стала крыша.

Входим в дом. На бревне, на самом виду, у двери вырублена топором дата его постройки: 1929 год. На многих бревнах инициалы отца: «МУ».

Инициалы строителя на бревнах. "М.У." – Матвей Ульянов.

Стоит еще «старая изба», вернее только кухня, в которой жили до 1929 года. В этом доме, вернее в хлеву, как рассказывала мать, появился на свет я, тут родились мои братья и сестры, тут мы жили под крылышком родителей. С него, с этого дома, начиналась наша малая Родина. Как и у всех людей, в нашем сознании появилась изба, потом дом, потом все около дома, затем поля, лес, море; наконец дальние места: речка, острова, ручьи, болота. А далее – весь свой край, а далее – вся страна, и еще далее – весь мир.

Так же мы познаем и людей. Сначала мать и отца, потом братьев и сестер, родственников, жителей деревни, а потом многих соотечественников, наших друзей. Но в нашем сознании всегда особо выделяется группа людей, которых мы называем земляками. Земляки – это жители одной земли, одной деревни, одного района, города, области. Люди, которых мы тепло и доверительно называем земляками, все равны перед нашим сердцем. Но все же земляк, чем-то прославивший нашу малую родину, нам особенно дорог, и всякий раз, когда заходит разговор об отчем крае, мы с гордостью произносим его имя.

Заходим в кухню, потом в боковушку, затем в чайную. В доме все так же, как в дни моей юности: печка, лавки, умывальник, обеденный стол. Посуды, белья и постельных принадлежностей нет, но это не беда. Хорошо, что дом цел, да есть печка, а могло быть и хуже.

После войны мать уехала в Мурманск и дом был брошен на произвол. Упала печка, не было трубы, отсутствовала баня. Выйдя на пенсию, старший брат Алексей Матвеевич стал ездить на отдых в Унежму со своей семьей. Починил печку, выложил трубу, построил баню. Много лет Алексей и Антонина Ивановна с детьми, внуками, зятьями ездили в деревню, ловили камбал, собирали ягоды и грибы. Рыбачил, в основном, Алексей Матвеевич, ягоды и грибы на вараках заготавливала Антонина Ивановна с детьми и внуками. Их ели сколько могли, сушили, солили, заготавливали впрок, ведрами увозили в Мурманск. Чтобы насобирать так много грибов, надо было время и силы. Но соседи и сельчане не ценили этой работы, считали забавой и называли Антонину Ивановну «барыней».

– Какая я барыня, – говорила она нам, когда мы собирались ехать в Унежму, – если наносила и наварила два ушата грибов!

Отдыхали и загорали Ульяновы больше всего под Средней Варакой. Место это было выбрано не случайно. Здесь всегда много солнца, света и тепла, потому что с трех сторон оно защищено от холодных ветров. Тут же около лужайки была качалка для детей, устроенная на сосне. Под варакой через лужайку проходит дорожка. За дорожкой и лужайкой ревностно следила Антонина Ивановна, она ее очищала от шишек, иголок, мусора, чтобы можно было ходить босиком. За любовь к природе, к родному краю жители Заполья назвали эту тропинку бульваром Антонины Ивановны.

Долго они ездили в Унежму. Сначала на парусной лодке, потом купили мотор. Счастливым и радостным поездкам не было бы конца, но заболел Алексей Матвеевич. Последний раз его привозили, что называется, на носилках. Через некоторое время умер Виктор – зять Антонины Ивановны, любитель Унежмы. И опять в дом никто не стал ездить. Когда мы приехали в 1976 году, печку топить было нельзя – развалился боров, текла крыша. Ежегодно приходилось заниматься ремонтом то дома, то бани.

В 1982 году, когда я был в Унежме последний раз, постоянных жителей было пять человек: Вениамин Петрович с Ольгой Григорьевной, тетя Лиза с Иваном Петровичем да Валентин Симоненко. Всего пять! А сколько людей жило здесь у студеного серого моря! Об этом напоминает кладбище. Кресты, кресты, повалившиеся, сгнившие, ими занято все расстояние от Варничной до Средней вараки. Тут покоится прах моего отца, дедов, дядей, деинок, многих-многих родственников.

Летом приезжают отпускники, пенсионеры, родственники, заселяются еще десять-двенадцать домов и население доходит до 20–30 человек. В Унежме становится веселее, особенно в солнечные дни: море спокойное, голубое и серебристое.

– Теперь-то хорошо, много людей. А зима-то темная да длинная, завалит снегом – не пробрести. Волки бегают по деревне, – говорит тетя Лиза.

– Около нашего дома стая волков бегала, ночью сидел с ружьем у окна, хотел подстрелить, – вступает в разговор Иван Петрович.

– У Веньки кота задрали волки, – говорит тетя Лиза. В прошлом году медведя видела на Средней вараке. Стоит на задних лапах и смотрит на склад – почуял видно рыбу, полакомиться захотелось селедкой. Осенью приезжают мужики с ружьями, палят на вараке, у моря, на реке, в полях. Всех уток и гагарок прикончили, последнего кулика стреляют.

Права тетя Лиза: волки и летом бегают около деревни. Пока мы жили, от волчьих зубов погибло семь колхозных телят.

Елизавета Федоровна Евтюкова (слева) и Таиса Ивановна (справа).

Тетя Лиза – мать Вениамина и Ивана – восьмидесяти лет, живет в своем доме с сыном Иваном. Время и тяготы жизни согнули и иссушили ее: лицо в глубоких морщинах, руки сухие и жилистые. Молодой женщиной осталась она без мужа с четырьмя малолетними детьми. Пережила голодные и холодные годы. Всю жизнь работала в колхозе, на сенокосе, на ферме, была пастухом, конюхом, рыбачила. Сейчас в ее хлеву две коровы и телка, овцы. Управляется со всем хозяйством, а летом косит траву горбушей и складывает в зароды. Нo основную работу по заготовлению сена выполняет Иван Петрович. С утра до вечера он косит и косит, а потом сгребает и складывает. Весной, начиная с конца апреля, он вместе с Вениамином и Валентином на Лехлуде ловит селедку и сдает Рыбкоопу. Осенью заготавливают дрова, собирают клюкву, ловят камбал, в общем, все работы на их плечах, а их в деревне немало.

В Унежме живем уже несколько дней. Рядом с нами в доме живет Анна Ивановна с дочкой и внучкой, далее Толя Куколев в материнском доме, справа Варзугина Прасковья Прокопьевна, за дорогой Куколева Варвара Фоминична с дочкой, зятем и внуками. Вот и все жилые дома Заполья. Кроме этого есть нежилые, вернее остатки домов – дяди Александра, дяди Прони без крыши и окон, покосившиеся; Евтюкова Василия Сергеевича – наполовину разобранный на дрова, без крыши. Вот и всё Заполье. Теперь оно как бы отдельно от центра, как хутор. Иногда так и называют: хутор Заполье.

По тракту – по дорожке, протоптанной в высокой траве – до ближнего нежилого дома судовладельцев Ульяновых не менее двухсот метров. Тут же рядом еще один нежилой дом Тюрдеева Семена. За поворотом тракта к Нюхотской стороне еще один нежилой дом. В нем жила Епифанова П.Г. с дочками Ирой и Надей. Ранее этот дом принадлежал волостному писарю Епифанову Алексею, был обит досками и покрашен, считался одним из лучших в деревне. Сейчас осел, сгнил, в него на ночь сельчане закрывали овец. Между домом Тюрдеева и Епифановых пустое место вплоть до церкви.

На первом ряду, около моря, сохранился дом Мартемьянова Александра, который с семьей проживает в Нюхче. Его дом как бы проходной двор: кто заезжает в Унежму, тот и живет – связисты, пастухи, туристы, охотники и т.д. Перед его домом место от школы, сохранилось несколько гнилых венцов да печные места. За домом Мартемьянова – дом Акилова Николая, сгнил, осел, накренился, иногда в нем живут туристы.

Затем дом Варзугиных: Августы, Валентина, Федора. Дом красивый, двухфасадный, но здорово гниет, особенно с северной стороны. Августа Ивановна в деревню ездит ежегодно с детьми и внуками. За последнее время Варзугины покрыли дом, сделали баню, новый колодец, завели огород, посадили клубнику.

Слева от Варзугиных – нежилой дом Евтюкова Николая, семья которого проживает в Малошуйке и почти не бывает в Унежме.

По тому же порядку большой дом Ивана Евтюкова и тети Лизы, за их домом дача Бездетных Екатерины Осиповны и Григория Андреевича, а еще дальше метров за сто последний дом – Акилова Петра Максимовича. Долго ездили после войны в этот дом Надя и Петр. Жили у матерей Матрены Николаевны и Прасковьи Григорьевны. Тут же жила и Анна Николаевна. Особенно часто в Унежму стали они ездить, когда вышли на пенсию. Но время идет, состарились мамы. Первой умерла Прасковья Григорьевна, затем Матрена Николаевна, осталась Анна Николаевна.

К Анне Николаевне стала ездить приемная дочь Зоя Савельевна. Петр и Надя перестали в Унежму ездить, купили дачу около Каргополя, а затем переехали в Костромскую область.

По узенькой дорожке, протоптанной в высокой траве, идем к церкви. За церковью дом Варзугина Петра – первый дом Подгорья. Подгорье – так назывался участок деревни под горой за церковью. Раньше тут было до 15 домов, а сейчас один, и то валится.

За церковью стоял дом попа, а чуть правей – домик дьячка. Сейчас их нет. За домом дьячка – дом Базанова Филиппа. Базановы все разъехались в 30-х годах, а их дом заняли под пограничный пост, в нем жили пограничники, и на сарае была построена наблюдательная вышка. После войны в этом доме был клуб, а сейчас он как после боя – крыша сгнила, часть ее снесло ветром, потолков и полов нет, дом гниет.

[1] И в «Кратком историческом описании приходов и церквей Архангельской епархии» и в рассказе П.М. Базанова есть неточности. Подробнее о постройке церкви и колокольни см. см. здесь.

Унежемская церковь никогда не была пятиглавой, она всегда имела только одну центральную главку, завершающую кубоватое покрытие четверика. Еще три главки размещались на крыше новой трапезной (на коньке и над боковыми приделами), и одна над алтарем, что и создавало иллюзию пятиглавия. В главном четверике по-прежнему оставался старый Никольский придел, в расширенной трапезной (постройки 1902 года) добавились два новых: Зосимо-Савватьевский (1904 г.) и Трехсвятительский (1910 г.).

[2] Вышка сгорела в нач. 1990-х годов во время лесного пожара на Великой вараке.