Отвлечемся на время от нашего повествования и обратимся к истории города Беломорска, в прошлом – Сороки. Вот что пишет И.И. Митин, сотрудник географического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова в своей статье «Город островов — вторая столица?» (статья взята из интернета):
«Уже в XV в. по берегам Белого моря возникают крупные поморские села, одно из которых — Сорока — появилось близ впадения в море одной из проток Нижнего Выга, которая по-русски называлась Сорока (от искаженного карельского saari + joki — островная река). С этого-то села и начинался Беломорск. В старину село принадлежало Соловецкому монастырю (до него 70 км морем), однако центром, обслуживающим связи между островным монастырем и континентом, вопреки удобному положению в западном «углу» Онежской губы, не стало, уступив Кеми, расположенной севернее, но ближе к Соловкам.
Когда в начале XVIII в. Петр I стал
строить знаменитую «Осудареву дорогу», своего рода прообраз современного
Беломорканала, она обошла Сороку - началась в селе Нюхча в 100 км к
юго-востоку.
Село Сорока развивалось без скачков, скорее эволюционно - постепенно из
рыболовецкого пункта стало центром производства и ремонта карбасов и более
крупных судов; к XIX в. выросло в один из центров лесопиления. Новая история
будущего Беломорска началась со строительством в 1916 г. Мурманской железной
дороги: станция Сорокская стала первой, имеющей выход к Белому морю. С этого
времени постепенно начинает складываться облик современного Беломорска и все
труднее просматривается былой образ поморского села.
В 20-х годах прошлого века здесь возник старейший в Карелии
лесопильно-деревообрабатывающий комбинат (Беломорский ЛДК). И если в старину
первостатейные транспортные магистрали Сороку обходили, то теперь для них
село словно медом намазали: вслед за Мурманской железнодорожной магистралью
сюда в 30-е годы пришел Беломорканал. Здесь был построен 19-й, последний
перед выходом в Белое море шлюз ББК.
В 1938 г. был образован город
Беломорск. В него вошли четыре населенных пункта, каждый из которых был как
бы особой черточкой в биографии поселения - поморское село Сорока, поселок
лесопильщиков им. Солунина, поселок железнодорожной станции Сорокская и
поселок водников.
В первые годы Великой Отечественной войны Беломорск несколько месяцев был
прифронтовой столицей Карело-Финской ССР, поэтому он по праву может
считаться второй столицей Карелии. В войну же окончательно сформировался и
облик Беломорска как транспортного узла - сюда была в спешном порядке
подведена железнодорожная ветка от станции Обозерская Северной железной
дороги, связавшая Архангельскую область с Карелией и давшая Мурманску второй
выход в Центральную Россию.
Что же до самого города, то он сохранил в себе все разрозненные черты, из которых понемногу, эволюционным порядком формировался его характер. Центр города практически «размазан» вдоль нескольких переходящих одна в другую главных улиц.» (конец цитаты).
С трудом узнаю знакомые места. Вот бывший универмаг, когда-то здесь продавались замечательные местные поделки из дерева, вручную изготавливаемые заключенными (в окрестностях до сих пор есть лагеря). Сейчас это магазин по продаже мобильных телефонов. Переходим два моста через многочисленные рукава реки Выг. С одного из них видна новенькая церковь, купола ее блестят на солнце. Надо будет заглянуть на обратном пути. Цель нашей прогулки – кафе за вторым мостом. Там пять лет назад, в наш прошлый приезд, продавали горячий кофе с пирожными. Кафе все еще там. Почти все столики заняты, но один, на два места, пустой. Садимся, оглядываемся. За одним столом мамаша кормит с ложечки ребенка пирожным. За двумя другими, сдвинутыми вместе, сидит большая веселая кампания, явно отмечая какое-то событие. Рядом с нами три модно одетые молоденьких девушки бурно обсуждают знакомых молодых людей. Берем растворимый кофе (другого нет) и пирожные. В кафе жарко, столики накрыты клеенкой, фанерные стулья на металлических ножках слегка покачиваются, официантка смотрит неодобрительно. Может быть, ее смущают наши резиновые сапоги? «Как здесь мило, по-советски!» - говорит Фрося. Смотрю на часы. Пора бежать обратно, сменить Володю. На мосту мы с Фросей расходимся – она направляется в церковь ставить свечку св. Николаю-Чудотворцу за успех похода, я быстрым шагом иду обратно на вокзал, отпускаю Володю, сменив его на посту «часового». До поезда остается всего час.
Вскоре появляются попутчики из Волховстроя, потом возвращается Фрося. «В церкви кого-то отпевали, но свечку я поставила» - говорит она. Мысль об отпевании меня смущает, не дурной ли знак? Володи все нет. Ждем на платформе. Опоздает ли поезд? Опоздает ли Володя? Нервно курю. Попутчики посмеиваются: «Ну где же ваш с хвостиком?» (длинные Володины волосы завязаны сзади в пучок). Наконец, он появляется, несколько запыхавшись, а через минуту важный голос дежурного по вокзалу объявляет: «Будьте осторожны: поезд Кемь – Маленга прибывает на первый путь». Уф, наконец-то.
Поезд пришел точно по расписанию. Загружаемся. Свободных мест много. Попутчики – в том же вагоне, потом подсаживаются к нам. Есть предложение сыграть в карты. Фрося уже немножко оттаяла, да и Володя расслабился – люди вроде не опасные. Мне хочется посмотреть в окно, но в карты не играла сто лет, поэтому соглашаюсь. Играем в дурака. Мне никак не сосредоточится, игроков много, колода быстро кончается, путаю козыри, забываю вышедшие карты – ведь с каждой минутой мы все ближе к Унежме! Напротив нас какой-то мужчина в высоких болотных сапогах спит, лежа на скамейке. Пейзаж за окном меняется – бесконечный лес, до этого стеной подступающий к дороге, сменяется открытыми болотами с невысокими сопками на горизонте. До боли знакомый пейзаж. Здравствуй, Север, я снова возвращаюсь к тебе!
Здесь хочется сказать несколько слов о том, как строилась та дорога, по которой мы сейчас едем. Вот отрывки из статьи Натальи Волковой «Просека жизни и смерти», найденной в интернете:
"Как строилась железнодорожная ветка
Сорока - Обозерская? В школьных учебниках, по которым еще двадцать лет назад
преподавали историю Карелии, строительство железнодорожной
ветки Сорока - Обозерская не значилось среди важнейших объектов. Однако уже
в годы строительства и ввода - в 1939, 1940 и 1941 годах - многие
государственные деятели дали ей название "Дорога жизни".
Стоит посмотреть на карту Севера, чтобы представить себе все поистине
великое значение этого рельсового пути 357 километров протяженностью, 130 из
которых проходят по территории Карелии. Оно станет еще более весомым, если
вспомнить, что Кировская железная дорога уже 9 сентября 1941 года была
перерезана противником на ее южном участке в районе станции Свирь и связь с
Ленинградом по суше оборвалась. В ходе последующих боев враг захватил
участок от Свири до станции Масельгская.
Не будь новой рокады, проходящей по берегу Белого моря, уже в первые месяцы
войны Карельский фронт, Северный флот, Мурманская область и весь север
Карелии могли бы оказаться отрезанными от "большой земли". Вопрос о
строительстве новой ветки обсуждался в Правительстве СССР еще в 1938 году, и
по общему решению стройку отдали двум главным управлениям: ГУ
железнодорожного строительства и ГУЛАГу.
Изыскательские работы на будущей трассе начались в 1938 году, строительство
- в 1939-м. К декабрю работы на трассе приостановились из-за начавшейся
финской кампании, а к весне следующего года строители вернулись на объект.
Бывший председатель колхоза "Беломор" Александр Васильевич Поташов
вспоминал: "С 1939 года появились на будущей трассе лагеря. Заключенных
понаехало очень-очень много, прибывали целыми колоннами".
Ввод участков вновь построенной ветки происходил с осени 1940 года, и все
последующие годы здесь продолжались строительные работы: укрепление полотна,
прокладка и замена рельсов. С сентября 1941 года и до конца войны все
снабжение войск Карельского фронта и севера страны осуществлялось по новой
железнодорожной линии. Сегодня благодаря воспоминаниям ветеранов из
Петрозаводска, Сортавалы, Беломорска можно восстановить расположение лагерей
на трассе Сорока - Обозерская на территории Беломорского района: - 17-й
километр от Сороки - зона близ деревни Шижня; - 31-й километр - лагерь у
села Сухое на берегу Кузреки; - 46-й километр - лагерь в Вирме; - 50-й
километр - лагерь в Ладручье; - 57-й - три зоны в Сумском Посаде; - 62-й -
лагерь в местечке Черная Ламбина; - 67-й - лагерь в Тегозере; - 69-й - зона;
- 71-й - зона в местечке Габозеро; - 75-й - зона; - 79-й - зона на станции
Колежма; - 98-й - два или три лагеря в районе будущего поселка Вирандозеро;
- 105-й - лагерь в Руйге; - 120-й - три или четыре зоны около села Нюхча; -
129-й - лагерь в Маленге. В. Зайцев, которому в годы войны не раз пришлось
проехать по всей ветке Сорока - Обозерская , вспоминал, что и в
Архангельской области лагеря на трассе располагались с той же безысходной
частотой.
Поморы из сел Нюхча, Колежма, Сумский Посад, Вирма, Сухое, из нынешнего
пригорода Беломорска Шижни рассказывали о подробностях жизни и быта
заключенных. Н. Поташева: "Летом они полуголые песок на тачках катали.
Немытые, грязные. Мы их боялись". А. Кичигина: "Бывало, идешь - их навстречу
ведут. Голову вниз потупят - и идут. Недоедали, это видно было. Думаешь, их
там порато (очень) кормили? Выглядели не очень хорошо". А. Чижова: "Гоняли
их на работу этапами, очень много людей.
Мы, дети, подойдем поближе, они стараются дотронуться, по голове погладить:
у каждого где-то свои такие же остались". Зоны жили не только за счет
привозных продуктов, но и за счет собственного натурального хозяйства. В
одном из лагерей в Сумском Посаде возделывались теплицы, к юго-востоку от
Нюхчи в направлении на Унежму действовало подсобное хозяйство, где
выращивали картофель, рожь, держали коров, лошадей, заготавливали на морских
покосах тресту.
После того как заключенных увезли из Нюхчи, в лагере у Святой горы
местные жители видели силосные ямы. Однако и лагерная пайка, и характер
работ (отсыпка болот и взрывы горных пород), и отсутствие нормального
медицинского обслуживания при удаленности лагерей от крупных поселков
предопределяли высокую смертность заключенных. Как и вдоль трассы
Беломорско-Балтийского канала, вдоль железнодорожной ветки в первые
десятилетия "трупы, (по образному выражению старожилов) находили пачками".
Построенная в сжатые сроки, практически без механизмов железная дорога
кровоточила еще долгие годы. Аварии, крушения, вспоминал Сергей Степанович
Марков, приехавший в Сумский Посад в 1952 году и всю жизнь проработавший
машинистом, происходили довольно часто: "Путь находился в плохом состоянии.
Много размывов. Бывало, едешь - фонтаны бьют из-под земли". Все последующие
десятилетия железнодорожники, что называется, доводили трассу до ума.
Обустраивали выемки, укрепляли откосы, строили нагорные и дренажные каналы,
поднимали путь, выравнивали профиль. Как и в любой сталинской стройке, здесь
переплелись воедино неумолимость жестокого времени и подвиг строителей.»
(конец цитаты)
На строительстве дороги работали не только советские ссыльные, но и пленные немцы.
«Иностранные пленные размещались на востоке Беломорского района недолго - около двух лет. Гораздо трагичнее судьба советских людей, многие из которых не по своей воле прибыли на Север. В силу обстоятельств, недостатка средств, в силу государственной политики большинство из них так и не смогло возвратиться на родину, временная командировка на лесозаготовки превратилась в суровое постоянство.
Ссыльных и добровольных первооткрывателей лесного края гнали со всей территории Советского Союза. Русские, белорусы, украинцы, карелы, татары, армяне, марийцы, финны, молдаване - такое национальное многообразие в первые послевоенные годы можно было встретить на Севере во вновь образованных лесных поселках. ГУЛАГ превращал всех, кто находился в зонах или около них, в людей без национальности.» (Из статьи Натальи Волковой).
Но вернемся к нашему повествованию.
Подъезжаем к Нюхче. «Все, больше не играю, буду смотреть в окно!» - говорю я. Поезд останавливается, это предпоследняя станция, до конечной Маленги – один перегон. Сердце начинает учащенно биться. Мужчина на соседней скамейке просыпается. «Скоро Нюхча?» «Только что проехали!». Ну ничего: тот же поезд сразу идет обратно, и он приедет в свою Нюхчу, только часом позже. Вот и конечная станция. Маленькая будочка в лесу с надписью «Маленга» на двух языках – русском и английском. Надпись на английском здесь, в глуши, выглядит нелепо¹ . Самого поселка не видно, он где-то в стороне. Попутчики-железнодорожники вскакивают: «А вот и наш вагончик!», при этом на их лицах отражается нежность, словно при виде любимой женщины. Выгружаем вещи, обмениваемся адресами, хотя, скорее всего, больше никогда не встретимся. Наш следующий поезд Маленга-Малошуйка уже стоит на соседнем пути, он совсем маленький - всего два вагона. Платформы нет, идем к нему прямо по шпалам, засыпанным гравием.
От Маленги до Унежмы 12 километров, от 10 до 20 минут езды. Время приближается к 11-и ночи. Что-то нас ждет в Унежме? Встретит ли нас знакомая, моя тезка, тоже Лена, которой я накануне послала телеграмму? Что делать, если не встретит? Этот вопрос обсуждаем оставшиеся 10 минут. Поселок большой, до ее дома идти целых 40 минут. Что если окажемся перед закрытой дверью? Тащиться с рюкзаками обратно? Искать другой ночлег? Здесь есть еще один знакомый, но я не знаю, где он живет. Бродить среди спящего поселка, будить людей, расспрашивать? Решаем, что Володя и Фрося останутся ждать на вокзале с вещами, а я пойду на разведку. Ночевать в палатке не хочется – холодно, да и страшновато. Пьяная молодежь любит погулять ночью, я бы предпочла ночевать в палатке в глухом лесу, чем на станции. Поезд замедляет ход, и вот уже показался белый домик вокзала. Унежма! Еще из тамбура вижу знакомое лицо. «Нас встречают!» Если это, конечно, встречают нас…
Встречают действительно нас. Это Лена и ее муж, Григорий. Встреча радостна, обнимаемся со слезами на глазах. Прошло целых пять лет! Лена совсем не изменилась, все такая же веселая и энергичная. Муж ее чуть-чуть поседел, но осанка его все та же прямая и гордая. Здравствуйте, дорогие, как я рада!
Гриша берет наши рюкзаки но направляется почему-то в сторону. «Куда это мы, к вам же туда!» «Идите, идите» - со смехом отвечает он. Идти приходится недалеко – чуть поодаль припаркован огромный грузовик. «Что это?» «Это моя машина!» - с гордостью говорит Лена. «Чур я еду в кузове!» - кричу я, и с огромного колеса с трудом переваливаюсь через деревянный борт. Сажусь прямо на пол, рядом приземляется Володя. Фрося садится в кабину. Едем. Лена ведет машину лихо, не притормаживая на поворотах. Грузовик сильно потряхивает на плохой дороге, холодный ветер пронизывает насквозь. Ах, почему я не достала хотя бы платок. Но теперь уже поздно – приходится держаться обеими руками, чтобы не упасть. Ничего, ехать недалеко. Мимо мелькают станционные бараки, заборы, поленницы дров. Приехали! Знакомый дом, знакомая калитка.
Лена живет на «Аэродроме» - дальнем хуторе поселка. Здесь когда-то действительно был аэродром, его давно уже нет, но название осталось. Складываем вещи на крыльце, сами идем в стоящую у самого леса кухню. Что-то я ее не узнаю – вместо старого тесного закутка она теперь просторная, рядом – какой-то большой сарай. Вроде раньше его не было. «Что это?» - спрашиваю опять. «Это наш новый хлев, идем покажу!». Лена всегда держала корову, но зачем одной корове такое большое помещение? Перед входом хозяйка говорит нам: «Вообще-то в хлеб чужих не водят, но вы – дорогие гости. Просто пожелайте животным здоровья, и плюньте три раза через плечо!». Заходим, в нос бьет приятный запах навоза и конского пота. Ого! Мы застываем, пораженные. В хлеву полно живности – корова с теленком, красавица-лошадь с жеребенком, который уже больше нее самой, три поросенка, козы. Все ухоженные, лоснящиеся, все с любопытством смотрят на нас, лошадь прижимает уши – недовольна появлением чужаков. «Ну, Доча, спокойно, это свои!» - говорит хозяйка, осторожно подходя к ней и гладя шелковистую гриву. Фрося в восторге, из хлева ее теперь уже не вытащить.
Дела у Лены явно идут хорошо, хозяйство растет, как только она с ним справляется? Она ведь еще и работает - здесь, на станции, крановщицей. Смена – 7 часов, но напарник часто в запое, и тогда приходится работать в две смены, 14 часов подряд. Приходит домой уставшая, самой можно и не есть, но животных голодными не оставишь – поросятам пойло приготовь, комбикорм завари, корову подои, лошадь накорми, мужу, который работает в леспромхозе и приходит еще позже, обед приготовь, сына в школу собери. Есть, правда, помощник – молодой человек Сергей по прозвищу Пусик, местный бомж и алкоголик, которого Лена опекает – приняла в свою семью, здесь ему и стол и дом, по хозяйству поможет и обед приготовит, если не в запое, конечно.
Время позднее, сидим в теплой кухне, на печке стоят два огромных котла – варится пойло поросятам, кипит электрический чайник. На станции долго не было электричества – лет 10 назад сломалось что-то в местной электростанции, снабжающей электроэнергией весь поселок, так и не смогли толком починить, давали свет на два часа в день вечером, да и тот постоянно моргающий. Теперь совсем другое дело – провели электричество от железной дороги, жить стало намного легче. Достаем «привальную» бутылку водки, привезенную из Питера. Но водку здесь не пьют – пьют самогон. На столе появляется большая бутыль, жареха с грибами, парное молоко, домашние огурчики. Фрося мужественно не пьет, да она и без вина пьяная – теплая встреча, уютная деревенская кухня, лошади, поросята, другой, незнакомый, волнующий мир. Володе отвертеться не удается, а я и не пытаюсь…
- Ну как жизнь в поселке?
- Да живем помаленьку. Хозяйство у меня самое большое, соседи завидуют, а мне наплевать. Все ведь своими руками сделано, а им пить хочется, а не работать. Тяжело правда, хотела с работы уйти, чтобы только своей фермой заниматься, да начальник уговорил остаться, зарплату повысил. Работать ведь некому, крановщиков всего трое, да один из них постоянно в запое. Дети вот радуют – старший в Онеге учится, средний в армии, во флоте, смотри какой красавец, фотографию прислал, вот только младший со мной остался, школу заканчивает.
В поселке Унежма - большой леспромхоз, в окрестностях рубят лес, здесь на верхнем складе грузят в вагоны, отправляют дальше, в Малошуйку, в Онегу. Да лес скоро кончится, весь почти вырубили, по прогнозам еще лет на 5 хватит, а что дальше будет – непонятно. Весь поселок без работы останется. «Нам-то не страшно, мы своим хозяйством проживем, -говорит Лена, - а что другие делать будут?». Пока здесь живет около тысячи человек, есть школа, несколько магазинов, в основном, в частных домах, недавно построили новое здание вокзала.
- Лен, а можно подняться в кабину крана, посмотреть на поселок сверху? – спрашиваю я.
- Да, сверху вид красивый, в ясную погоду море видно. Но сейчас еще рано, могут увидеть, мне выговор сделают. Давай чуть попозже, когда все спать лягут.
- А где похоронен Валентин Симоненко?
Валентин, постоянный житель деревни Унежмы на море, умер четыре года назад. Это у него мы жили каждый отпуск в наши предыдущие приезды в деревню. Последний раз были пять лет назад, за пол года до его смерти. Он был уже болен, раз в пол года ложился в больницу в Малошуйке на операцию, но все равно долго не протянул.
- Здесь, в поселке, кажется, но точно не знаю.
- Нет, он умер в Онеге, там и похоронили, - говорит Григорий.
- Да нет, в Кушереке, наверное, - вмешивается Сергей Пусик.
Понимаю, что найти могилу Валентина будет не просто.
- Лена, в деревне на море сейчас кто-нибудь есть?
- Ой, там полно народу. Все морошку собирают, понаехали со станции.
Да, действительно, сейчас же разгар морошкового сезона, как-то я об этом не подумала.
- Как ты думаешь, где мы там сможем жить?
- Даже не знаю. У Ольги Евтюковой семеро по лавкам, дети, внуки, племянники. Костя там, но у него, наверное, полно народу, вряд ли пустит. Идите к мурманчанам, с ними только бабушка да двое внуков.
- Неудобно, я их не знаю. А что с домом Валентина?
- Не знаю, я там не была.
- Может, у Григорьевны?
- Там бардак, какой только живности нет, клопы, блошки. Туда даже не заходите.
- А у Ульяновых?
- Печка совсем рухнула, жить-то можно, да готовить негде.
Да, невесело.
Бутылка постепенно пустеет. Надо остановиться. Завтра предстоит нелегкий путь, да и хозяевам рано вставать – сенокос в разгаре. У них выходной, но отдыхать некогда - погода хорошая, сено не ждет. Не накосишь достаточно сена, не прокормить живность долгую северную зиму. Кухня плывет перед глазами, спать не хочется, хочется сидеть вот так бесконечно, смотреть на милые веселые лица, говорить, слушать. Лена курит «Приму». Предлагаю ей свои тоненькие дамские сигареты. Она отказывается. «Нет, мне такими не накуриться».
- Ну что, пошли на кран, теперь можно, никто не увидит.
Но подниматься на кран я уже не могу. Хозяева уступают нам свою комнату, мы с Фросей вдвоем ложимся на мягкую широкую кровать, Володе стелят в соседней комнате, Лена с Гришей спят в кухне, Сергей Пусик и Ленин младший сын Андрей на полу в коридоре.
Сон не идет, слишком много впечатлений. Ворочаюсь с боку на бок, пытаюсь заснуть, иначе идти на море будет трудно. За окном начинает светать, слышно как тяжело идут в лес первые лесовозы. Под утро, наконец, засыпаю.
(1) Как мне объяснили позже, название Malenga было написано не по-английски, а по-фински латинскими буквами. Дело в том, что при СССР финский язык был официальным языком в Карелии и, помимо русского, на нем полагалось публиковать официальные документы органов власти, надписи на гербе и флаге, вести судопроизводство. (вернуться к тексту отчета).
(2) Железнодорожная станция Унежма - часть большого лесозаготовительного поселка (около тысячи жителей на 2006 г.), состоящего из нескольких частей, имеющих свои собственные названия: Станция (дома около железнодорожного вокзала), Горный (центральная часть поселка на пригорке, где расположена школа), Центральный (чуть дальше от железной дороги, где находятся Нижний склад, краны для погрузки леса и единственная на весь поселок водокачка), Аэродром (более поздняя часть Центрального), Зеленый, Новый и др. (вернуться к тексту отчета).
.
.