.
Рассказ смотрителя маяка
(Окончание)
1 2
Жизнь на маяке
– Как ваш род связан с маяком?
Маяк в 1891 году построен, а функционировать начал в 1899 году, по данным воинской части. С маяком был связан род Хромцовых по бабушкиной линии. Хромцов Вениамин Васильевич был смотрителем маяка. Это мой дядя был, Натальи Ивановны, моей бабушки, двоюродный брат.
Маяк до ремонта. Фото из интернета.
Потом смотрителем был мой отец, Николай Семенович Ануфриев. Он был из Верхнетоемского района, с Северной Двины. В войну он служил здесь на пограничных кораблях, потом контузия была, его с катеров списали на берег, он на пограничный пост попал здесь, вот тогда они с моей мамой и сошлись. Сначала в том доме, где сейчас развалины, жили. Вот там я родился. Потом отец устроился на маяк, и мы сюда перешли. Семья у нас большая. Нас было 7 братьев и 3 сестры. Восьмой брат умер, года полтора ему было, Борисом звали. Дизентерия. Сейчас, наверное, вылечили бы, а в то время врачей здесь не было.
Отец на маяке проработал больше 20 лет, ну и я уже, можно сказать, за 40 здесь существую – хотя и на пенсии, все равно живу. Теперь вот мои сыновья работают.
Валерий Николаевич Ануфриев
.
– Ваши сыновья – уже третье поколение, получается.
– Прямое – да. Ну а если через Хромцовых считать, через бабушку, то у нас давно идет поколение, династия. Династия в полном смысле.
– Чем отличалась работа на маяке раньше, когда, скажем, ваш отец работал, и сейчас?
– Сейчас мы от электричества, от дизелей работаем. А раньше нет. Раньше был баллон, типа газа пропан, воздух качался насосом, давление создавалось воздухом. Там, в самой аппаратуре, сеточка была. Была форцуночка. Спирт был. И вот распыл спирта поджигали под давлением, это очень было опасно, все время вахтенный находился наверху. А сейчас что – дизеля включил, режим дал, наблюдение ведешь, и всё.
– Т.е. раньше на маяке горел настоящий огонь, а не фонарь, как сейчас?
– Да-да. И это было очень опасно, надо было постоянно дежурить, было несколько случаев загорания. Если бы вахтенный не находился там постоянно, то вспыхнет так вспыхнет.
Здесь штат был четыре человека, вот только сейчас сократили. А вообще-то должно 5 человек быть, но это уже не нам судить.
– Не скучно жить на маяке?
– Дело в том, что я отсюда тоже с детства уехал, с четвертого класса. Семь классов кончил, в мореходку поступил, с мореходки – служба, я служил на флоте. А когда отец пошел на пенсию, меня в воинскую часть вызвали. Ты у нас, говорят, специалист. Ну и устроился на работу. С 1969 года, с 1 марта. Отец на пенсию, а я сюда, и вот до сего дня здесь. Родина зовет, тянет людей. Так что я думаю, что никакой тут скуки нет, всё очень просто, всё свободно, не сравню с городской жизнью. В городах сейчас в первых-вторых этажах окна за решеткой, двери за решеткой, а у нас этого пока нет. Мы – местные, а на некоторых маяках, говорят, даже и чаем не напоят, и не пустят. Неоднократно встречался с такими людьми. Ну что удивляться – на тех маяках люди уже наемные, живут только ради своего удовольствия.
– А тут получается как дом родной.
– Да-да.
.
– Какие годы на вашей памяти самыми лучшими были?
– Я считаю, что при советской власти всего лучше было. Намного. Сейчас хочешь решить какой-нибудь вопрос, по ремонту что-то сделать… При советской власти какие заявки ни делаешь, все выполнялось, все завозилось. Всё полностью, до мелочей. Сейчас, чтобы заявку выполнили… Сейчас объясняют, что средств на приобретение материалов практически не выделяется. Вот только благодаря норвежцам произведен внешний ремонт маяка, обшили его полностью.
– А норвежцам зачем это надо было?
– Они люди культурные. У нас что делалось… Между маяками еще есть сигнальные огни, тоже с характеристикой своей. Поначалу ставили баллоны, они вреда большого не наносили, а потом стали изотопные установки ставить. А изотопная система выделяет очень большую радиацию. Много людей даже гибло, особенно пастухи, ненцы. Изотопки излучают тепло, вот пастух подойдет и сидит греется, а потом, через год-полтора, его нет в живых. Их, короче, навтыкали на весь север, и норвежцы просто слезами обливались. И пошел вот такой разговор: закройте, уберите все изотопные установки, а мы вам средства выделим на ремонт маяков. И у нас сейчас все изотопки убраны. Сей год, наверное, последнюю увезли. Ну что ж, спасибо норвежцам… А сейчас вообще вопрос идет о закрытии всех маяков.
Маяк после ремонта
– А как же навигация?
– Ну сейчас космос, gps-ы всякие. Но дело в том, что в ледовой обстановке в зимний период никакой gps не сможет судну показать дорогу. Здесь ледовая обстановка такая бывает, что ледокол сам не может пройти – выносит. Ну дак доходит до «Арктики», да «Ленин» приходил работал – мощные ледоколы. И то они по три-четыре судна тащат если, в коридор не успевают пройти суда. Ну, первый за ледоколом, второй. А третий и четвертый все равно затрет льдами. Ну, ледокол протаскивает первые на широкое место, где посвободнее. Пока разворачивается, идет за другими, вытаскивает их, разносит, ну короче они по неделе торчат здесь. А вот когда еще судно не может сдать ходу, льдами прет, а вот ведь если маяк убрать, то вообще темный лес будет. Где берег, что там – определи-ка по космосу… Со многими капитанами разговаривал, говорят, если бы не ваш маяк, вообще бы сидели по берегам. Были случаи, на банку налетали, хорошо она песчаная, там судно пробоину не получит. У нас приливы-отливы большие, на полной воде уходили, аварий не было никаких.
– В вашей семье все связаны с морем?
– Действительно, все поморы. Вот, правильный вопрос задали. Дело в том, что все побережье, все живущие у моря, молодежь уходит на пароходы, в мореходке учатся. Да, все, в основном, морем живут. Ну редко кто уйдет там… Евгений, дядя Женя, как отслужил, так и остался в армии, он прапорщик там, прожил всю жизнь в Вологде, сейчас на пенсии, за 70 ему уже. Вот Ладкин Иван Витальевич, последний дом-то к морю, он тоже в армии, тот до майора дошел, на пенсию вышел майором. А так все в море.
– А ваши братья и сестры?
– Я самый старший сейчас из всех. У меня брат Евгений в Архангельске на пенсии, он на 2-м лесозаводе живет. Сначала на заводе работал, а когда заводы наши стали рассыпаться – перестройка пошла – я его сюда перетянул. Он до пенсии здесь доработал и уехал обратно, там живет. Брат Василий отслужил армию шофером, и пол жизни шофер. Хоть на пенсии, а все равно работает шофером. Валентина, младшая сестра, в Автодоре работает инженером, средняя Зинаида в Башкирии с семьей. Я 46-го, Евгений с 47-го, Зинаида с 48-го, Василий с 51-го, Валентина с 54-го года. Ну, раньше семьи большие, детей очень много было. Деревушка небольшая, а детей до 30 человек.
– Как раньше знакомились? Сватали из других деревень? Ведь в деревне население-то всего… 10 домов.
– Да это уже судьба, наверно. Бывало и сватали. У меня двоюродный брат Владимир Федорович специально ездил в Золотицу, сватался. Ездили из деревни в деревню, да и сейчас также. С Ручьев в Майду ездят, с Мегры в Койду ездят, знакомятся.
– А ваша жена откуда родом?
– Из-под Мезени. Там училась, потом в рыбкооп по направлению попала, и познакомились. Я тогда тоже много ездил. Я вот говорил, что у нас промежуточные-то установки, до изотопной системы, были баллоны, надо обязательно было через два месяца проверять характеристику. Там с секундомером выстаиваешь у аппарата, чтобы точная характеристика была, ну там и познакомились. Потом бывало с рыбкоопа с ларьком они приезжали, товары продавали. В наше время уже и самолеты были, можно было попасть, вылететь, и вездеходы ходили в зимний период, и вертолеты летали.
– В колхозные времена можно было рыбу для себя ловить, охотиться?
– В то-то время рыбы больше было. Свободно было, рыбачили. Мама вот на приемном пункте работала, и рыбу ели, и зверя. Ну я пацаном был, приезжают, маме говорят: «Выбирай сама!» А мама: «Что дадите, то дадите». Она их не обижала, принимала – вся рыба, в основном, первым сортом шла. Ну у меня и батька тоже рыбачил. В море не рыбачил, а в реке, в озерах это специалист был хороший. Вязал сеточки из ниточек, катушечки были, помните катушки? Вот из них вязали сетки, я тоже сетки начал вязать, и ловили вот щучку, окуня. Летом в то время этой рыбы тоже много было. А сейчас…
В 85-м году здесь, от Ручьев 10 километров в нашу сторону, взрыв последний все пласты сбил. Земляные пласты поверхности. Горбачев-то когда устроил мораторий. Взрыв был 2 июля в 12.45 ночи. Атомный взрыв. А у нас, оказывается, здесь на поверхности 300 метров торфяник в основном. Бурение было запланировано у них на 820 метров, а они пробурили, успели, на 700 с чем-то.
– Это испытания были?
– Да, военные испытания. Здесь у меня датчики стояли, вертолетов немерено было военных, три полковника было. Тогда всех нас выводили из помещения, даже и в Ручьях людей всех из жилых помещений выводили. Четыре балла здесь у нас датчики показали. Я Саньку – он еще в школе учился – на руках вынес, спал. А потом говорит: «Да зачем меня несли?» Ну тут проверили, конечно, результаты… Нутря́ки заглушило, озера заглушило, рыбы немерено погибло. Сейчас вот простому помору, живущему здесь, даже рыбалкой не разрешают заняться.
– Здесь, наверное, все жители были охотники и рыбаки?
– Да, поморы все этим занимаются – рыбалка, охота, сенокос, скот. Раньше, при советской власти, общества были охотничьи, в тех же рыбкоопах, по два-три человека занимались охотой, сдавали пушнину, жили прекрасно. А сейчас все распалось, никому не нужно ничего. Сейчас вот я один овец держу, а раньше вся деревня Инцы овец держала, овечьи шкуры принимал рыбкооп. Небольшие деньги, но все равно платили. А сейчас шкуру снимешь, самим не надо, а куда? Только выкидывать.
Раньше все было гораздо организованнее. Раньше колхоз сам себе завозил корма, а сейчас чтоб завести корма, это ж вообще проблема. Раньше они были дешевые, доступны человеку. А сейчас держать скотину и платить за корма не выгодно никак. Мы вот картошку ро́стим, мелкой картошкой овец кормим, отходами, а потом, по весне, уже кормом кормишь. Вот больше не хочу овец держать – хватит.
– Получается, что здесь живете совсем без молочных продуктов?
– Ну, ребята вот работают, сухое молоко-то им дают. А когда у меня теща жила, так все время ездила в Ручьи, брала сразу литров восемь. Человек привык к молоку, дома у нее корова была.
– Вы любите рыбачить?
По 20 дней с лишним живу в лесу в палаточке, тишина, погода, птички поют, лепота!
Осенняя тундра
– А как же медведи? С ружьем живете?
– Есть ружье. Но мне еще Федор Дмитриевич, дедушка, говорил: «Зверя не тронешь, и он тебя не тронет». В детстве я медведей боялся – по рассказам-то он здоровый, мощный, сильный бугай. А нет… Дед меня еще учил всегда смотреть зверю в глаза – он тогда сам испугается, отойдет.
– И приходилось «смотреть медведю в глаза?»
– Был случай на озере, когда я рыбачил. До этого ходил пешком, еще лед был на озере, дак не встречались. А здесь вот озеро проснулось, лед развело, и я решил на лодочке поставить сетки. А лед начало уносить, сетки снесло на кусты. Пока чистил, слышу такой вздох и выдох, вздох и выдох. Сначала думаю: олень, а олень-то с храпом дышит, вдыхает и с храпом выдыхает. Голову поднимаю, а это медведь, спускается вниз, совсем рядом. Можно сказать, глазки видел. Шкура вся линяет, ползет… Он слеповатый, медведь, на глаз очень слабый. А вот на запах – о-о-о, нюх изумительный. Я притаился, в камуфляже был, и лодочка у меня коричневого цвета, он не разглядел. Не доходя озера вдоль пошел, к истоку. А я все наблюдаю, не шевелюсь, думаю: что будет, поймает, нет, он на запах? Нет, смотрю, он все к истоку, к истоку. Я взял веслами как о борт шлепнул, такой звук громкий. Слышу, затрещало – он побежал.
А здесь, у самого маяка, когда с горы спускался на берег в темное время, мы встретились лбом, лоб в лоб. Но он убежал от меня.
– И вы по-прежнему не боитесь один в темноте ходить? Или все-таки бывает страшно, но все равно ходите?
– Так ведь привыкаешь. Вот почему-то есть такая у человека привычка. Когда не ходишь долгий период времени, мысли уже: может медведь там, волк. А когда каждый день ходишь, не обращаешь внимания, как будто так и надо, как режим. Иной раз ходишь по 5 километров ночью ведь. Ну сейчас есть современные фонарики, налобные, так осветиться можно.
– Здесь никогда не было случая, чтобы медведь напал на человека?
– Нет. Ни на моей памяти, ни от людей не слыхал, чтоб у нас медведь разорвал человека. Не было такого.
– А волки есть?
– Волки есть, но сейчас у людей техники много – бураны. Как кто появится, быстро забивают волков. Раньше сдавали в рыбкооп, платили хорошо за волчью шкуру, и от колхоза выделялся олень. Но сейчас такого нету.
.
Ненцы
Сейчас здесь очень сложно жить. Ну, мы-то на маяке еще хорошо живем, а вот ненцы живут – еще сложнее условия. Те вообще всю зиму в палатке, и под 40-градусным морозом. Здесь такие ветра бывают, а они живут, и тоже привыкли люди.
– Они давно здесь живут?
– Ну как получается… У моего деда, Федора Дмитриевича, 450 голов оленей было, и еще скотина у него была. Когда раскулачивание началось, у него вот этих оленей – в колхоз. Образовался колхоз, эти вот олени в колхоз и попали. Первый колхозный пастух был Ардеев. Когда он умер, сын его старший, Петр Ардеев, стал пастухом. После него еще несколько пастухов было. А те пастухи, которые сейчас – это Вараклевы.
– У них палатки все время на одном месте стоят, или они кочуют?
– Кочуют. Это колхозная территория, вот по этой территории они кочуют. Потому что такое стадо на одном месте пол месяца или месяц прожить может, а потом они все скушают, и надо – называется по ихнему-то «янда́ть» – переезжать с места на место. Вот переезжают километра на три, на четыре, на пять, на десять. Территория колхозная – от нашей реки (Инцы) и за Мегру километра три-пять, наверное. Вот они с этого места то в глуби леса, то на верхних болотах. А как отел идет по весне, они спускаются сюда к морю, потому что тут безопаснее, волков меньше, пасти легче. В лесной системе очень сложно следить за отёлом, а на кромке моря зверь не тронет. Не только волки, медведь очень хорошо берет оленя. Ямушки делает, кидает их, мхом закидывает, ждет, когда запашок появится. Как-то приехал я с озера в пол первого дня, слышу – кричит Валентин Вара́клев, отец, он уже на пенсии пастух. Ездил на упряжке и собирал давленых медведем этих маленьких оленей. Семь штук у него на санях было.
– Одна семья занимается оленями?
– Да.
– А сколько у них оленей?
– Около трехсот-то есть. А было больше. Раньше-то до тысячи доходило. Сейчас председатель сменился, дак что-то даже поговаривают, что хотят стадо убирать. Не знаю почему – оленя кормить не надо, он сам кормится. Дак иногда вот надо груз завезти в колхоз, вертолет заказывают, денег немерено нужно, вот они там договариваются с летным отрядом – оплачиваем оленями, все соглашаются, привозят на вертолете груз, а обратно – оленей. Я думаю, выгодная вещь.
.
Рыболовные тони
– Избушки по берегам – колхозного времени, или раньше?
– Это до революции еще. Эти избушки старики строили, вот как Федор Ладкин, дедушка-то у меня, вот от этих стариков эти избушки. Не один он, конечно, избушки имел, в каждом поселении тогда имели. Нанимали людей, садили на тоню, ставили эти избушки, люди жили, рыбачили. А потом все перешло колхозу.
И названия тоже от стариков. Вот у нас избушка первая Подсулой, вторая Погорелка, третья, 10 км от нас, Спенская. Думаешь, откуда такие названия? Подсулой это понятно – сулой, коса, река. Сулой – это в море коса идет, отмель песчаная. Здесь, в 3-х километрах. Погорелка – кто-то в том месте сгорел, так мне поясняли. Спенская – не знаю, почему.
– А дальше?
Оверничная после Спенской. Между Спенской и Оверничной была Отхожая тоня. После Оверничной – Луково, после Луково – База, после Базы Подкрасное, и до Ручьев. А в другую сторону – Междуи́нцы (между Малой и Большой Инцей), Ќолотмы, Речка, Медведево, Горбовая, Татариха, Могилка, Пучиниха. Дальше деревня Това, за ней – тони Конь-камень, Анфимово, Колоти́ха, дальше еще одна, название не помню, и последняя, перед Золотицей – Ручеек. Так по всему берегу названия.
 Тоня Междуинцы |
 . Тоня Татариха – очень старая избушка – уже почти нигде не сохранились стропила в виде "куриц". . |
 |
 |
|
Тоня Колотмы. Избу смыло в море, на самом краю обрыва остался только ледник.
|
|
 |
 |
|
. Тоня Речка . |
|
 |
 |
|
. Крест на угоре возле тони Речка . |
|
 Тоня Горбовая |
 Тоня Ручеек |
Ниже – тоня Могилка, потрясающе красивое место, заслуживает отдельной фотосессии:
[В интернете мне попались сведения, что название тони «Могилка» произошло от найденного неподалеку стойбища древних людей, где когда-то производились археологические раскопки.]
.
– На одной избе я видела дату вырезанную «42» – 1942 г., а в избе Горбовая мы нашли монету 1943 года выпуска. И в войну там рыбу ловили?
– Да, и в войну.
Надпись "З.А.А. 42" на старой избе тони Могилка
– А еще какие здесь есть местные названия?
Вот где маяк стоит – это Маячная гора, так называлась стариками. Где сейчас кладбище, это Белая гора. Мыс в море уходит (от нас смотрим) – Горящий. За тоней Речка возвышенность большая – это Медвежий мыс, потом перед Товой тоже возвышенность, гора есть, это Татарниха. После Товы есть Острый мыс.
– Что означают кресты на берегу, часто с вырезанными на них знаками?
– Своя вера была у людей. У каждой избушки крестик стоял. Ну как, рыбак приезжал – раз крестик, значит, будет рыбка. Здесь по всему берегу у каждой избушки кресты.
– Говорят, есть такая примета: пока сидишь на тоне, ни мыться, ни бриться нельзя. Правда ли это?
– Такого не слыхал. На моей памяти всегда с тони уезжали люди в баню, мылись. Может, это в Золотице такая примета есть, но у нас здесь нет.
– Еще говорят, что 13-го числа на промысел выезжать нельзя?
– На счет 13-го не знаю, а в понедельник, это да, действительно. В понедельник раньше ни одно судно из порта не выходило, никакой рыбак не выезжал на тоню, никакой охотник не выходил в лес.
– А почему?
– Ну, чтобы не было неприятностей. Так оно в народе говорилось, так оно и поддерживается – в понедельник ничего не делается.
.
Това
– Ближайшая соседка Инцов к западу – деревня Това. С ней, говорят, связана какая-то легенда. Вроде туда ушла жить семья, откуда-то изгнанная?
– Это Седуновы. Это было еще при царской системе жизни. Его выселили, Михаила Семеновича, из Золотицы, и поселили в Тове, дали жить только в Тове. Всю жизнь там они и прожили.
– А за что выслали?
– Ну там какое-то было недоверие, что ли. Потом там его потомки жили, да и потомков уже мало осталось.
– Сколько там домов?
– Четыре. Отцовский дом основной, Михайло Семеновича. Феклиста Максимовна у него жена. Потом Петр строил дом, не достроил, Евгений строил дом, не достроил, и Колька строил дом, тоже не достроил. Они так и стоят недостроенные.
– Почему не достроили?
– Петр раком заболел, Евгений утонул, Колька утонул, вот так получилось. Ну, родни-то еще много по всем братьям-то, так ездят. Сыновья, дочери ездят. В зимний период временами приезжают, недельку-две поживут и уезжают, а в летний период постоянно живут. Там осталось-то уже… Яшка в Северодвинске живет, Славик тот постарше меня, 41-го года он. Маха, старшая сестра, в Золотице живет, и последняя дочь у них Анна. Ну так они туда по очереди ездят.
Там зверя очень много. Баба Маша рассказывала, как медведь к ней на поветь лез. Лапу в окошко просунул, а самому-то никак, а он все равно лезет. Она на него матом, он и убежал.
2014 г.
.
1 2
.
.