И это всё о ней... (Унежма в литературе)
.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ БАЖАЖИН
1963 г.
Поморы на Мурмане. Рисунок из альбома И.М. Ульянова.
От составителя:
Н.П. Бажажин не был писателем и, возможно, никогда не бывал в Унежме. Он был моряком Мурманского рыболовного флота; в 1960-х годах – первым помощником капитана траулеров «Кронштадт» и «Ижевск», в начале 1970-х – помполитом РТ-261. Имея склонность к литературной деятельности, Н.П. Бажажин опубликовал несколько статей в газете «Рыбный Мурман», а также тоненькую книжечку в мягком переплете, размером со школьную тетрадку: «Помор из Унежмы», вышедшую небольшим тиражом в Мурманском книжном издательстве в 1963 году в серии «Энтузиасты пятилетки». В ней рассказывается о трудовой биографии уроженца Унежмы И.Г. Епифанова, коллеги Бажажина, плававшего с ним на одном судне.
Вся жизнь Ивана Григорьевича Епифанова была связана с морем. С восьми лет ходил он на Мурман зуйком в составе семейной бригады, со своим дедом Матвеем. В 1930 году уехал в Мурманск, где прошел длинный путь от рыбака на маленьком рыболовном траулере до наставника молодежи на больших океанских судах, совершающих заграничные рейсы. За успешный труд и активную общественную деятельность был выбран депутатом городского совета. Судя по всему, И.Г. Епифанов был в Мурманске известным человеком, т.к. о нем написана не только повесть Бажажина, но и статья журналиста В. Зыкина «Полвека на морских дорогах» в газете «Рыбный Мурман» от 5 декабря 1964 года (см. далее).
Нужно принять во внимание время, в которое была написана повесть Бажажина. Шел 1963 год, последний год «хрущевской оттепели», когда временная свобода слова вновь обрела жесткие рамки, и, желая увидеть свою книгу опубликованной, писатель вынужден был им следовать, прославляя строительство коммунизма, светлое будущее великой страны и трудовые подвиги во имя него. А может быть, он искренне верил в это светлое будущее, как наивно верило в него большинство рядовых людей страны Советов, в том числе и автор этих строк.
Но оставим в стороне «идейность» книги и ее «коммунистический налет». Что же останется тогда? Останется реальная судьба реального человека, написанная с документальной достоверностью. Судьба, ТИПИЧНАЯ для любого унежома мужского пола, родившегося в канун революции. Этим и ценна для нас книга Бажажина.
***
.
Помор из Унежмы
В моем кармане – направление на корабль. Я подхожу к белоснежному красавцу, морозильному РТ «Ижевск», который скоро уйдет в очередной рейс в далекую Атлантику. На судне идут последние приготовления: грузят тару, продовольствие, промысловое вооружение. То и дело подходят грузовые машины, и стальные руки портальных кранов доставляют груз в трюмы корабля. Но прежде чем отыскать капитана, я долго присматриваюсь к людям, с которыми мне предстоит вместе провести долгие месяцы интересной, но нелегкой рыбацкой жизни. Скоро я буду знать о них все: где они родились и выросли, как они работают и ведут себя в коллективе, от кого они ждут писем и чего они хотят в будущем. Вот этот человек в потертой мичманке с трубкой во рту – прирожденный рыбак. Сколько в нем спокойствия! На такого можно положиться.
Я обязательно подружусь с ним и... напишу о нем. Не знаю почему, но как только я увижу хорошего человека, мне обязательно захочется рассказать о нем другим людям....
.
Белые паруса
Вторые сутки над морем бушевал ураган. Огромные волны, с грохотом ударяясь о берег, поднимали в воздух мириады мелких и крупных брызг, а затем нехотя, шипя и огрызаясь, уходили опять в море.
В деревне было тревожно. Сотни глаз с надеждой смотрели на ревущий простор Белого моря. Там, далеко от берега, на маленьких рыбацких суденышках люди боролись с разъяренной стихией. А утром, когда утих ветер, вся деревня высыпала на берег. До боли в глазах всматривались люди в темно-зеленые просторы моря. Может быть, вдали крохотной точкой забелеет парус, а парус для них все: любовь и надежда, вестник жизни и счастья, символ большого человеческого труда.
Вышел на берег и дед Матвей. Старику было тяжело. Еще вчера утром из Архангельска на Мурман вышел парусник «Селантия». И хотя дед Матвей знал, что «Селантия» никак не может пройти у этих берегов, все же вышел посмотреть и послушать, какие новости принесет море.
И оно принесло их. Печальные новости. Много горя пришло вместе с ними. Вошло оно и в дом Епифановых. Во время урагана погибло двенадцать парусников, в том числе и парусник «Селантия», капитаном которого был Григорий Матвеевич Епифанов[1].
Тихо стало в избе, запахло ладаном и свечами. Дед Матвей, который всегда громыхал болотными сапогами, теперь старался поднимать ноги высоко и ставить их на пол тихо и осторожно. Только одна Капитолина, жена погибшего, не верила, что нет больше человека, которого каждый день ждала на берегу. Украдкой от свекра она уходила на Смолениху и с ее высоты всматривалась в безбрежные дали. И если на горизонте появлялся парус, сердце ее начинало тревожно биться. В груди еще теплилась маленькая надежда жены и матери. И, наверное, еще долго бы продолжались такие прогулки, если бы однажды туда не пришел дед Матвей. Он видел, как на склоне горы сидела Капитолина, прижав к себе сына, как украдкой вытирала набегающие слезы и горячо шептала что-то маленькому Ванюше. Дед понимал, что она опять говорит ему об отце, добром и сильном человеке, который увел под белыми парусами «Селантию» в голубые дали.
– Будя, Капка, будя! – крикнул на Капитолину дед. – Нет больше Гришухи... Нет...
Скривились обветренные и потрескавшиеся губы деда Матвея, затряслась покрытая серебром борода. Всхлипнула Капитолина. Испуганно забегали глаза маленького Вани, и он заплакал, глядя на мать и убитого горем деда, по лицу которого катились крупные слезы.
– Не надо, дедушка, плакать. Скоро придет папа. Мы его встретим на берегу.
– Молчи, сынок, молчи.
Капитолина, подхватив на руки мальчика, медленно побрела вслед за дедом.
Ожиданье. Рисунок из альбома И.М. Ульянова.
.
***
Прошло три года. Прошумела весна мутными полноводными потоками. Очистилось ото льда побережье. Звоном топора и запахом смолы наполнился в деревне воздух. Рыбаки готовились к выходу в море. Готовились к этому дню и Епифановы. С самого утра в избе было шумно. Дед Матвей, громыхая смазанными жиром сапогами, поучал сноху:
– Чего расхныкалась? Малой да малой. Чай осемь годков сполнилось. Пущай привыкает, покеда я жив. А то море слюнтяя не примет. – Остановившись перед Капитолиной, дед продолжал: – А я? Ведь я тоже осьми лет в море пошел. И ничего, дай бог, плаваю по сей день. Сама видишь, мужиков осталось двое – и погладил внука по вихрастой голове.
Мальчик внимательно слушал деда и с удивлением смотрел на мать, которая молча натягивала ему на ноги сапоги. Ему было не понятно, почему она не пускает его с дедом в море.
– Ну, с богом, пошли, – сказал дед и, подтолкнув внука вперед, вышел на улицу. На какое-то мгновение яркое солнце ослепило глаза Вани, и он невольно зажмурился, а потом увидел внизу перед собой переливающееся серебром море.
– Дедушка, а дедушка, у нас будет парус?
Дед молча кивнул головой.
– А он будет какой, белый?
– Да, Ваня, мы будем ходить под белыми парусами, – взяв внука за руку, дед зашагал с ним к морю.
.
На Мурман
«Ольга» медленно продвигалась вперед, останавливаясь у каждой прибрежной деревни, чтобы забрать поморов, уходящих на Мурман. На восьмые сутки пароход подошел к становищу Гаврилово.
– Ну вот, мы и на месте, – сказал дед. – Здесь будем с тобой рыбачить. Хорошие места. Рыбы много. До самого вечера Епифановы наводили порядок в своей землянке, придавая ей жилой вид. Год тому назад здесь жил дед Матвей с сыном, а сейчас снова ставил стойки и подпорки, рассказывая о прежнем житье-бытье маленькому внуку. Больше всего деда огорчил вид старой ёлы[2].
– Да, худа, очень худа. Даже и гвоздя вбить некуда. Все в труху превратилось.
Дед осматривал ёлу со всех сторон и качал головой.
Через неделю встречали гостя. Пришел дед Архип. Жил дед от становища недалеко и был напарником деда Матвея по рыбной ловле. Работа пошла быстрее, и через три дня ёлу спустили на воду. Для крепления старики обмотали обшивку проволокой, а щели законопатили и снаружи подвели пластыри. Странную картину представляла собой ёла после ремонта: она смахивала на туземную пирогу в дни больших событий, когда по ее бортам развешиваются зеленые листья и цветные лоскуты материи. Принесли живца и растянули яруса, тут нашлась работа и для Вани.
– Ну, внучек, учись живца надевать на крючок да снасти распутывать. Этому каждый рыбак с детства учится.
И потянулись дни за днями. Все они были похожи один на другой, разнообразие вносила лишь погода. Каждое утро Иван грел чай, резал хлеб и колол сахар. Потом с моря приходили деды и садились за стол, а мальчонка брал ведро и шел к ёле вычерпывать воду. Когда старики уходили за наживой, Иван собирал дрова. Потом варил уху, и после обеда все вместе распутывали яруса и наживляли крючки. А вечером деды снова уходили в море.
Мурман, становище Гаврилово. Старая фотография.
Бывали дни, когда мальчика брали в море. Это были счастливые дня. Но, когда ёла уходила от берега далеко, мальчика охватывала тревога. Он видел, как через щели ёлы поступает вода, и ему становилось страшно. Тогда он брал ведро и с ожесточением начинал вычерпывать воду, но или силенок было у него маловато, или старая ёла совсем одряхлела – вода на дне не убывала...
Иногда к землянке подъезжал приказчик, и тогда целый день деды что-то говорили, спорили, доказывали. Под вечер приказчик увозил с собой рыбу, а деды еще долго после ругали этого человека, подсчитывая скудные гроши.
Наступила осень. Ушел дед Архип. Начали собираться в дорогу и Епифановы. Дед Матвей заботливо, как малого ребенка, укрывал старую ёлу, наводил порядок в землянке, и только потом укладывал рыбу, которую вез домой. И вот снова знакомый берег. Родная земля. С борта видно и Смолениху, и четвертый ряд деревни[3]. А на берегу… На глаза Вани набегают слезы. Там вместе с сестрой ждет его соскучившаяся мать.
– Мама! Мама! – Ваня радостно машет им картузом.
– Ну вот, Капа, мы и дома. А реветь не надоть. Слез на всю жисть не хватит. Сын рыбаком станет. Каждый год будете его встречать и провожать.
Сурова и длинна зима на берегу Белого моря. Плоха лошаденка у деда Матвея, и самому уже за шестьдесят. Мать занята с утра до вечера. Все приходилось делать маленькому Ивану: и в лес за дровами ездить, и сено возить, и домашними делами заниматься.
Деревенька Унежма – бедная (колхоза еще тогда не было), жили только рыбой. Когда рыба плохо идет – хоть зубы клади на полку, голод страшный.
Ловится рыба, и деревня повеселеет. Повезут по тому же морю на санях навагу в Онегу, продадут по пять рублей за пуд, наберут на эти деньги муки и ситцу – и обратно в Унежму. Веселее тогда и пляшется под единственную на всю деревню гармошку. Всей деревней с нетерпением ждут прихода весны – начнут опять мужики собираться на путину в Баренцево море, может, эта весна счастливее других будет, что-нибудь зарыбачат.
Вместе со всеми каждое утро Иван поглядывал на море. Его тянуло туда, на далекий берег Мурмана. Время шло своим чередом. Однажды, когда сели обедать, дед Матвей внимательно посмотрел на внука, как бы что-то прикидывая, сказал:
– Что, Ваня, пора бы за руль садиться. Рыбацкую науку познавать надоть. Трудновато будя поначалу, но ничего, привыкай помаленьку.
Да, нелегок труд рулевого на ёле, где вместо руля короткое весло! А когда деды работают с ярусами, необходимо точно выполнять все команды. Ваня внимательно следил за каждым движением деда. Он уже знал: когда надо, чтобы ёла подошла к ярусу, подается команда: тяни руля. А чтобы ёла отошла от яруса, команда: пихай руля! И Ваня старался изо всей мочи, и по тому, как дед Матвей покрякивал, а дед Архип ругался своей любимой поговоркой: «Ах ты, жареный карась», парню было ясно, что работа идет хорошо...
Шла пятнадцатая весна Ивана Епифанова. Как всегда, он занимался по хозяйству, а дед готовил снасти и ёлу. Вот уже более недели, как они высадились на берегу, а деда Архипа все не было. Прошло еще несколько дней. Однажды вечером дед Матвей дрожащим голосом объявил:
– Не придет к нам больше Архипыч… Не придет… Худо будет вдвоем. Тяжело.
Дед Матвей немного помолчал и добавил:
– Тебе придется, видно, на яруса становиться. У тебя и руки покрепче, и работаешь ты порезвее... А я... Я на руль сяду.
Промысел в этом году был неудачным. Древняя ёла, которой было почти что столько же лет, сколько и деду Архипу, не намного пережила своего хозяина. В одну штормовую ночь от нее остались только куски проволоки да разбросанные по берегу щепки. Пришлось раньше времени возвращаться домой.
Всю осень и зиму дед с внуком рубили новую ёлу, и вот с первыми весенними днями отошла от берега под белыми парусами новая ёла и взяла курс к берегам Мурмана.
Много передумал Иван за пятнадцать суток, сидя за рулем. Он видел проходившие мимо океанские пароходы, и ему все чаще приходила в голову мысль о том, что ловить рыбу надо вот с таких пароходов. Правда, он не представлял себе, как это может быть, но понимал, что машина лучше ветра и надежнее весел, а пароход нельзя сравнить с деревянными парусниками. Своими думами он поделился с дедом.
– Есть такие пароходы, внучек, есть, но только немного поменьше. Да вот отсюда недалеко есть – в Мурманске. Наши поморы на них ходят. Говорят – хорошие пароходы.
– Деда, а мне туда можно поехать? Дед задумчиво посмотрел на Ивана и тихо ответил:
– Дорога туда никому не заказана. А чтобы поехать, получи материнское благословение.
Дед Матвей давно уже предчувствовал такой разговор. Знал по себе, по своему сыну знал. А Ваня? А Ваня внук ихней, епифановской, породы, помор. Иначе и быть не могло. Молча закурил дед трубку. Потом, повернувшись на запад, махнул рукой:
– Вот эта дорога, Ваня, на Мурманск[4].
.
Начало пути
Выйдя из вагона, Иван осмотрелся. Прямо перед ним стоял небольшой дом барачного типа, окрашенный в желтый цвет. «Мурманск. Вокзал», – прочитал он и стал подниматься по тропинке вверх. Оглядел грязные улицы, почерневшие бараки и бревенчатые домики.
– Тоже называется городом. Из конца в конец за полчаса пройти можно. А грязи? Больше, чем в Унежме...
В управлении тралового флота было людно и шумно. Иван глядел на людей с обветренными, загорелыми лицами и окладистыми бородами.
«Совсем как наши поморы», – осмелел Иван и выложил суть дела. Его поддержали: рабочих рук тогда не хватало флоту. Собрался уже Иван уходить, как в кабинет вошел живой и энергичный рыбак.
– А, Михаил Павлович, привет, привет. Давненько к нам не заглядываешь. Ну, выкладывай, что надо.
– Да вот трех матросов нужно на судно.
– Матросов? Есть матросы. Вот только что оформили Епифанова. Рыбак. Помор.
При последних словах капитан внимательно посмотрел на Ивана.
– Откуда?
– С Унежмы. Триста верст от Архангельска.
– Знаю, – и, повернувшись к начальнику отдела кадров, сказал: – Прошу направить ко мне на «Скат».
Через двое суток траулер «Скат», разрезая воды Кольского залива, следовал на промысел. Склонившись над чемоданом, который лежал у него на коленях, Иван писал свое первое письмо матери.
Апрель, 1930 год. Здравствуйте, мама. Пишу вам это письмо с парохода, на котором иду на промысел. Пароход большой, и машина большая. Матросов на нем много, а капитан наш помор – Новожилов Иван Павлович. Все говорят, что хороший человек. Душевный. Мамочка, вы не бойтесь за меня, ведь это не ёла, а пароход, и ему шторм не страшен. У нас сейчас в кубрике весело. Ребята играют на гармошке и гитаре и поют. Ну вот и все. Крепко обнимаю вас, дорогая мамочка, обнимаю дедушку Матвея и сестренок.
Хотел перечислить в письме всех своих родственников, которым надо было бы передать приветы. Но, вспомнив, что их половина деревни, а бумаги осталось пол-листочка, решил сократить. Поразмыслив, добавил:
… И обнимаю всех родных нашей деревни.
К сему Иван Епифанов.
«Скат» был небольшим суденышком, в рейс ходил ненадолго. Жили матросы в кубрике по двенадцать человек, каюты отопляли углем. Сами варили еду, наводили чистоту. Но Ивану сразу все пришлось по душе: с морем он знаком был давно, а экипаж состоял целиком из поморов – земляков, людей трудолюбивых, выносливых, смелых. С первого знакомства полюбил Иван и капитана, опытного промысловика и доброго человека. Новожилов тоже родом из беломорских поморов, приобщился к рыбацкой науке в раннем детстве.
Хорошо ловил рыбу маленький «Скат». Жизнь на судне шла ритмично и напряженно. Спускали и поднимали трал, сыпали на палубу серебристую рыбу, потом становились к рыбоделам. Внимательно смотрел с мостика капитан на своего земляка.
– Да, не каждый матрос может так хорошо и быстро обрабатывать рыбу на пласт. Для этого нужна сноровка, а у Ивана эта хватка есть. Молодец парень.
В третьем рейсе заболел засольщик, и капитан вызвал на мостик Епифанова.
– Пойдешь в трюм, будешь засольщиком.
– А если я не смогу и попорчу рыбу?
– Сможешь. Я лучше тебя знаю, что ты можешь и чего нет. Раз ставлю, значит справишься.
Капитан не ошибся. Каждый раз, спускаясь в трюм, он видел, как старательно работает молодой матрос: просаливает рыбу и укладывает ее в чердаки.
А Епифанова беспокоила уже другая мысль, он всеми силами старался научиться обрабатывать рыбу на клипфиск. После тяжелой работы в трюме, когда вся вахта шла отдыхать, Иван становился за рыбодел. А еще через два рейса его назначили рыбмастером.
Но не все прошло гладко. Вскоре состоялся разговор с капитаном.
– Как же так получилось, Епифанов? Все было хорошо и вдруг вторых сортов больше планового? А?
Иван хорошо понимал, что новая должность возлагает на него большие обязанности, а сортность – основное в его работе.
– Михаил Павлович, можно сортность сделать всегда высокой, но для этого нужны постоянные кадры засольщиков. А у нас? У нас их нет. Вот возьмите Логинова – хороший был засольщик, а ушел в отпуск и не вернулся. Значит, надо нового готовить? А надолго? На рейс, на два. Нет, Михаил Павлович, надо своих людей засольщиками делать, больше проку будет.
– Вот и хорошо. Возьмись и сделай.
– А что? И сделаю. Хотя бы взять Аркашу Коптяева или Колю Белякова. Чем плохие ребята? Хорошие засольщики будут!
Потекли трудные дни учебы. Епифанов почти не вылезал нд трюма. Знать теорию – это еще не все. Практика для молодых специалистов нужнее воздуха.
– Коля! Вот смотри, какой разрез сделан. Видишь? Ну-ка, пойди наверх и посмотри, кто так рыбу шкерит. Раздолбай его хорошенько и покажи, как правильно надо шкерить.
А когда Беляков вернулся в трюм, Иван укоризненно смотрел на него.
– Мил человек, ты думаешь, что соль-то можно расходовать без всякой нормы, что ли? Вот смотри.
И проворные руки Епифанова быстро расправляли брюшко трески, бросали туда соль, укладывали тушку в ряд и присыпали солью.
С уважением смотрел капитан на молодых засольщиков. Замечательные люди. Доволен был ими и Иван, Вопрос с сортностью был решен – она всегда была выше плановой. Не ошибся он в своих товарищах, которые вместе с ним на одном судне проплавали девять лет! Хорошие были ребята. Беляков Николай, родом из Вологды, быстрый, как огонь, все успевал, к любому делу относился с душой. По рекомендации Епифанова ушел на курсы рыбмастеров, потом сам стал учить других. Или взять хотя бы Коптяева или Евлевского, с которым вместе служили в одном взводе в финскую войну. Жаль ребят, оба погибли...
Принял Михаил Павлович под свое руководство новый траулер «Коминтерн», и экипаж «Ската» почти полностью перешел на него. За долгие голы плавания сжился, сработался коллектив, возмужал и научился многому Иван Епифанов. О молодом рыбмастере заговорили, его отмечали грамотами и премиями...
Вернулся из очередного рейса «Коминтерн», план выполнили досрочно. Собрался тогда весь экипаж, пришли и представители из базового комитета. Председатель, тоже помор, поздравил рыбаков с победой – первыми за полугодие выполнили план! Вручали подарки, и смущенный Иван взял в руки серебряные именные часы (эх, не видит дед Матвей!), не выдержал – слезы навернулись на глаза. Он смотрел то на капитана, то на гостей, и его взгляд как бы спрашивал «3а что? Ведь я же ничего такого не сделал? Только работал и все». И, отвечая на немой вопрос рыбмастера, капитан сказал:
– Ты заслужил их, Иван. Носи и вспоминай о нашей совместной работе!
А вспоминать было что… 1938 год. Десятибальный ветер с воем и свистом налетал на траулер. И вдруг лопнул штуртрос. Судно потеряло управление. На какой-то миг все замерли. Что делать? И в это время на мостике появились Епифанов и боцман.
– Михаил Павлович, разрешите я сделаю.
– Как?
– Меня обвяжут веревкой и спустят с крыла, а боцман со старпомом будут держать.
– Хорошо. Но первым пойдет старпом.
Около двух часов шла упорная борьба с разбушевавшейся стихией. Тяжелые волны накрывали работающих, грозя унести с собою. Сменяя друг друга, люди спускались в бурлящий водоворот и продолжали работать. А когда судно вновь получило управление, капитан обратился к Епифанову, впервые назвав его по имени и отчеству.
– Что, Иван Григорьевич, тяжело?
– Ничего… Бывает и хуже, – ответил Епифанов.
Морскую дружбу, товарищество – все, что так дорого для человека в море – познал Иван за долгие годы морской жизни. И не случайно он считает, что жизнь товарища – это его жизнь, и ее надо беречь пуще своей. Его друзья и теперь помнят, как Иван Епифанов спас своих товарищей.
Это было в конце сорокового года, когда Баренцево море было исключительно штормовым. Как-то к вечеру шторм стал стихать. Поднимали трал. Уже была уложена нижняя подбора, и тралмейстер Чукчин, перекинувшись через планширь, доставал дележный строп, когда на палубу обрушилась гигантская волна. Епифанов увидел, как подбросило волной матроса, работавшего вместе с тралмейстером, и бросился к нему на помощь. А когда волна скатилась, оказалось, что матрос был в крепких руках Епифанова, а тралмейстера на палубе не было. Поднялась тревога. Полетели в море спасательные круги. Кричали, звали товарища, а Иван громко и строго приказал:
– Вирай джильсон!
Заработала лебедка, и снова из воды показалась нижняя подбора. Но теперь все моряки смотрели на верхнюю подбору: за нее мертвой хваткой держался тралмейстер. Епифанов оглянулся, ища глазами какой-нибудь конец, и, не найдя, махнул рукой,
– А ну, отойдите!
Снял сапоги и лег на планширь.
– Придерживайте меня покрепче, – скомандовал Епифанов, а сам стал сползать вниз головой за борт.
Вот и Арсентий. Крепкие руки Ивана подхватили его и вытащили из воды...
Было уже далеко за полночь, а Епифанов и Чукчин все еще не спали. Обжигаясь по-морскому крепким чаем, вспоминал Иван о своем нелегком детстве, о родной деревушке Унежме. А тралмейстер дивился спокойствию этого человека, силе его натруженных рук, которые вновь даровали ему этот уютный кубрик, крепкий чай и радость ощущения мира.
.
Наставник
Сегодня – вечер воспоминаний. Кто-то заговорил о военном времени, за ним другой, третий. У каждого свое. Тот был ранен на берегу Днепра, другой на сопках Заполярья, третий был босоногим парнишкой, вместо счастливого детства переживший голодные годы, черное небо, гибель отца.
– А вы были на фронте? – спрашиваю я у Епифанова.
Он задумывается. Наверное, вспоминает…
Война застала Епифанова в вагоне поезда – возвращался из родной деревни с молодой женой и крохотной дочкой. В вагоне все мирно похрапывали: и неугомонные «козлятники», и заядлые книжники. Вдруг тишину и покой сотрясли страшные взрывы. Задребезжали и посыпались стекла, заплакали дети, заметались матери. Страшное слово «война» мгновенно облетело весь поезд…
Для всех людей это было тяжелое время. Епифанов работал в мастерских по ремонту кораблей, не было слесарей – слесарем стал. Работали не считаясь со временем – сутками не выходили из мастерской. Сгорела мастерская – тогда сами же построили новую на Трех Ручьях, поставили движок и станки и продолжали работать. А когда траулер приходил в порт, выезжали на шлюпках и проводили ремонт...
Я понимаю, почему задумывается над ответом Епифанов. Он вспоминает изуродованные фашистскими бомбами рыболовные траулеры, думает о каждой тонне рыбы, выловленной под бомбежками и обстрелом.
– Трудно вам было в те годы?
– Всем трудно, и мне тоже…
В каюту входит капитан:
– Ну что, Иван Григорьевич, посмотрим готовность тралов, а то ведь пора и рыбу ловить.
И оба – капитан траулера и наставник по обработке рыбы – направились на рабочую палубу. Теперь Епифанов – уже наставник.
Когда в 45 году предложили идти в этой должности – отказывался, первый раз страшно было. Новое дело, ответственность большая, а грамота велика ли – три класса сельской школы.
– Мы знаем твою грамоту, – сказали ему тогда в управлении флота. – Разве плавание с семилетнего возраста – это не школа? А опыт коллективов, в которых ты работал? А курсы мастеров, на которых ты учился? А военные годы? Трудно назвать все корабли, на которых ты побывал, не учесть рыбы, которая прошла через твои руки. Нет, Епифанов, знаешь и умеешь ты много, передавай теперь все это другим, учи молодых уму-разуму…
Попыхивая трубкой, наставник внимательно следит за работой моряков.
– Молодой человек, а вы рыбу шкерите под свежье или под соль?
– Под соль.
– А ну, покажите всем, как надо разделывать треску под соль.
Молодой матрос неуверенно взял рыбину и сделал разрез, потом очистил внутренности и подал ее Епифанову.
– Вот так.
– Неправильно. Во время стоянки вы все возмущались, что при сдаче у вас оказалось много рыбы второго сорта. Вы доказывали, что это не так. А теперь посмотрите сами – рыба обработана неправильно, она пойдет вторым сортом. А сколько таких рыбин сделает за рейс только один человек? Вот где зарыта собака... А шкерится рыба под соль так...
Епифанов взял у матроса нож и встал к рыбоделу. Внимательно смотрели моряки, как лучше держать в руке нож, как делать разрез трески и удалять внутренности, как надо отбирать печень. Быстры и проворны руки наставника Епифанова! С завистью глядят на них молодые рыбаки.
– Вот это мастер!
– Нам бы такого!
А Епифанов уже в трюме копался в чердаках с рыбой.
– Вот ты посмотри, что это? Это уже не второй сорт, а брак. Утиль. Запомни хорошенько, что твоя обязанность не только правильно солить и укладывать рыбу, – но и следить за ее обработкой.
– Иван Григорьевич, а я так и делаю.
– Не вижу. Вот за эту рыбину я бы так отчехвостил бракодела, чтобы ему тошно было. И другим урок был. А ты молчишь. Нельзя так.
А на следующей вахте… На следующей вахте все повторяется сначала: снова он у рыбодела показывает морякам процесс обработки рыбы, снова он в трюме с засольщиком решает вопрос об организации труда, о повышении сортности.
Наступает новый день, и с утра, попыхивая трубкой, Епифанов вновь направляется на рабочую палубу.
– Иван Григорьевич, вы бы отдохнули немного, мы и сами теперь управимся, – уговаривали моряки наставника.
– Отдохнем еще. Впереди пенсия…
Глядя на него, все невольно удивлялись: когда этот человек отдыхает?
Кончился рейс. С чемоданчиком в руках Епифанов направляется на берег. Но теперь он идет не один, молодые моряки вышли проводить наставника и поблагодарить его за рыбацкую науку.
– До свидания, Иван Григорьевич! Всего хорошего! Приходите к нам.
– Спасибо, ребята, А вам желаю, чтоб вопрос с сортностью больше не возникал. Чтобы она всегда была выше плановой.
А ведь бывало и так. Еще не успел ошвартоваться у причала траулер, как с берега запросили наставника.
– Епифанов, зайди в отдел обработки, дело есть.
И он шел, зная наперед, о чем будет разговор.
– Иван Григорьевич, понимаешь в чем дело, – смущенно мялись в отделе, – сегодня на промысел уходит «Дзержинский», а у него в прошлом рейсе сортность была неважная.
Епифанов понимал, чего от него ждут, сразу переходил к делу.
– Во сколько отход?
– Намечено в двадцать.
– Хорошо, до двадцати буду дома. Через шесть часов надо быть на судне, а дома работы – непочатый край. Натаскав воды, Епифанов взялся за дрова. Нужно наколоть дров до следующей стоянки. Одна мысль беспокоила моряка, как в этот раз он оставит жену? Ведь ей скоро идти в роддом, а дома, кроме девятилетней дочки, никого нет. А потом кто поможет?
Сложив дрова и прибрав сарай, Епифанов вошел в дом. Долго плескался под умывальником, в то же время раздумывая над тем, как бы лучше сказать об отходе в море Надежде Михайловне.
– Надюша, ты знаешь...
– Знаю, Ваня.
– Что ты знаешь?
– А то, что ты сегодня снова уходишь в море. Ты это хотел сказать?
– Да, Наденька, ухожу. Но ты не сердись на меня, родная. Так надо. Вот только я не знаю, как тебя оставить в таком положении?
– Ничего, Ваня, не беспокойся. Все будет хорошо. А помощница у нас уже есть. Да и сестра урвет время, забежит. А теперь – быстро обедать. Отход уже скоро.
Известие о том, что моряки флота выдвинули его кандидатом в депутаты городского Совета, сильно взволновало и растрогало помора.
– Вот видишь, Наденька, второй раз простого моряка выбирают а городскую власть. Жаль, нет деда Матвея, посмотрел бы он на своего внука. Любил поговаривать: «До царя далеко, до бога высоко, а власти больше искать негде». А теперь вот власть-то – внук!
– Поторопись, Ваня, так и на собрание опоздаешь.
В помещении, где проходило собрание, было многолюдно. Все внимательно слушали выступление Ивана Григорьевича Епифанова.
– Ну вот и вся моя биография. Особенного ничего нет. Таких биографий у нас на флоте очень много.
Зал одобрительно загудел. Председательствующий подождал минуту, пока стихнет шум.
– Вопросы есть к Ивану Епифанову?
– Есть, – раздался звонкий женский голос из зала. – Какие имеет правительственные награды и за что?
– В 1950 году был награжден орденом Трудового Красного Знамени, в 1951 году – орденом Ленина за работу в траловом флоте.
– Сколько грамоты имеет и к каким наукам приобщился? – прогудел бас со второго ряда.
– Грамота моя маленькая, всего три класса приходской школы. А наука у меня рыбацкая. Приобрел здесь в море, вот этими руками.
– Еще вопросы есть?
– Какие там вопросы. Свой парень, – заключил молодой матрос.
– Это ты кому говоришь «свой»? А? – Пожилой мужчина встал с последней скамейки и направился к столу. – Да знаешь ли ты, что я с Иваном Григорьевичем с сорокового года вместе плаваю, и никто ни разу ему так не говорил? Уважают его моряки. Любят. А ты – «свой»! – И, повернувшись к собранию, продолжал:
– Вот с 1955 года его направили на большие рефрижераторные суда наставником-технологом. И правильно сделали. Сами посудите. Вначале на судах типа «Пушкин» технология обработки рыбы была такая: свежую рыбу укладывали на противни, потом морозили и только после этого определяли вес брикета и всего ящика. Не было стандарта ни в брикетах, ни в ящиках. Ну, я думаю, что вы все понимаете, как вести учет веса этой рыбопродукции и в особенности при разгрузке. Так вот, посоветовавшись с отделом обработки, Иван Григорьевич впервые на «Островском» ввел новый метод обработки. Теперь рыба, уложенная в противни, взвешивается стандартным весом, а потом морозится. Этот метод дал стандартные брикеты и ящики. В общем, всего того, что сделал Епифанов на флоте, на собрании не перескажешь. Я могу только одно сказать – это самая подходящая кандидатура.
.
Послесловие
Яркое солнце на Джорджес-банке пригревает настолько сильно, что не только свободные от вахты, но и работающие на палубе моряки поснимали рубашки. Непрерывным потоком стекает сельдь на рыбфабрику, морозится и поступает в трюмы.
И опять на траулере «Ижевск» технолог Епифанов – на палубе и рыбфабрике, в трюмах и упаковочной. Он следит за всем: чтобы на палубе не залеживалась в ящиках рыба, чтобы на фабрике правильно сортировали и взвешивали ее, чтобы трюмные правильно загружали трюмы.
Когда развернулось соревнование за достойную встречу XXII съезда КПСС, Епифанов на собрании говорил:
– Хорошие обязательства взяли, товарищи. Очень хорошие. Но уж коли взяли, то давайте добиваться того, чтобы на судне не было ни одной минуты простоя, ни одного килограмма вторых сортов.
Глядя на то, с какой энергией и как неутомимо руководит производством Иван Григорьевич, трудно поверить, что он на пороге пятидесяти пяти лет, из которых сорок семь отдал рыбацкому делу. Любят послушать моряки старого помора. Соберутся в салоне вокруг Ивана Григорьевича, притихнут. Внимательно слушают о рыбацком житье-бытье, и странным им кажется, что всего лишь тридцать лет назад Мурманск представлял собой рыбацкий поселок.
– И разве сравнишь его теперь с прошлым. Красавец город. А дома, а улицы, зелени сколько! Вот вы теперь в пельменную забегаете пельменей отведать, а я на этом месте когда-то морошку собирал. Болото тут было непроходимое. А корабли у нас какие. Первоклассные!..
И вновь наставник идет по палубе, спускается в трюм, следит за работой моряков, подсказывает, советует, учит, щедро передавая свой опыт молодым.
.
__________________________________
.
[1] Семья Епифановых, как семья капитана, должна была быть хорошо обеспеченной. С потерей основного кормильца ситуация, конечно, изменилась.
[2] Далеко не все унежемские семьи имели на Мурмане свое судно. Это еще раз подтверждает, что материальное состояние семьи было не совсем бедственным.
[3] Четвертый ряд деревни – самый последний в сторону Смоленихи, назывался Зады. Именно здесь, вероятно, стоял дом Епифановых.
[4] Судя по всему, новая ёла Епифановых была построена где-то в середине 1920-х годов, во время расцвета НЭПа, когда на полученные ссуды многие семьи в Унежме строили собственные суда. Мы знаем, что Иван Епифанов уехал в Мурманск в 1930 году, т.е. не сразу после ее постройки. Весьма вероятно, что уехать его побудило не столько желание рыбачить на больших пароходах, сколько угроза раскулачивания как судовладельца в связи с созданием колхоза. Именно в 1930 году началось массовое бегство зажиточный семей, судовладельцев и широких слоев молодежи.
..
.
.