И это все о ней... (Унежма в литературе). Г.П. Гунн

Имя Генриха Павловича Гунна (1930-2006) – искусствоведа, журналиста, писателя, краеведа, путешественника – знакомо и дорого многим любителям русского Севера. Нынешние туристы, планируя маршрут будущих походов, обращаются в первую очередь в интернет. Раньше источником информации были книги. Таким бесценным источником информации – глубоким, всеохватывающим, увлекательным, лирическим, зовущим в путь – стали для нас книги Г. П. Гунна «Онега впадает в Белое море» (1968), «Печора – золотые берега» (1972), «Каргополь-Онега» (1974), «Каргопольский озерный край» (1984), и другие, познакомившие широкую публику с бескрайними просторами русского Севера, с его неброской щемящей красотой, богатой историей и культурой, вдохновенным деревянным зодчеством. Сотни путешественников прошли дорогами Гунна по следам любимого писателя, неся в рюкзаках маленькие книжечки в яркой желтой обложке под рубрикой «Дороги к прекрасному», в простонародье именуемой «Желтой серией». Путеводители его были настолько популярны и настолько незаменимы, что один из моих знакомых туристов, Николай Чупин, сейчас уже среднего возраста, назвал их «Евангелием от Генриха Гунна»:

Именно с "Евангелия от Генриха Гунна" – с маленькой желтой книжечки – началось когда-то и мое собственное ПУТЕШЕСТВИЕ ПО СЕВЕРУ, затянувшееся на всю жизнь. От всего сердца хочу сказать огромное СПАСИБО этому замечательному автору, оставившему глубокий след не только в науке и литературе, но и в человеческих сердцах.

Генрих Павлович Гунн[2] (настоящая фамилия Гунькин) родился 18 марта 1930 г. в Саратове, но в том же году семья переехала в Москву. С 1948 по 1953 г. учился в Московском государственном университете им. М.В. Ломоносова на историческом факультете (отделение истории искусства). С 1964 г. – член Союза журналистов СССР. Кроме широко известного псевдонима Гунн, писал под менее известными псевдонимами Виктор Вельский («Откровение Виктора Вельского, 1970) и Геннадий Русский («Роман о герое», 2000; «Клейма к иконам северорусских святых», 2002). Помимо искусствоведческой и краеведческой тематики, много внимания уделял изучению православной культуры, северорусской святости, учению и деяниям известных северорусских святых, духовному миру русского Севера. Откровением для меня стала послеперестроечная публикация книг Г.П. Гунна совсем другого характера, обличающих общественный строй и его правителей. Лишь одна из книг этой серии – «Черная книга. Московская легенда» – публиковалась раньше, в 1976 году, но без указания авторства и в Германии.

Писатель очень любил город Каргополь и его окрестности, и проводил там много времени. Его мечтой было создание Библиотеки Русского Севера, основой которой явилась личная коллекция книг, подаренная любимому городу. Он сам хотел открыть эту библиотеку, но не успел –19 сентября 2006 г. остановилось сердце. Торжественное открытие библиотеки русского Севера имени Г. П. Гунна в Каргополе состоялось в июле 2007 года. Мечта писателя сбылась.

В Унежме Г.П. Гунн побывал в середине 1960-х годов, в после-колхозное время, когда жизнь в деревне уже затухала, и в книге «Онега впадает в Белое море» (М, «Мысль», 1968 г.), в главе «Деревушка среди трех скал» сказал: «Нет места краше Унежмы». К этим словам нечего добавить. Я не знаю, довелось ли ему побывать там еще раз, но с уверенностью могу сказать, что память о ней он бережно хранил, как хранил кусочек унежемской скалы-вараки.

– Глушь там, наверное? – спрашиваешь у кушереченцев.

– Какая глушь! Живут они там как на курорте. Море у них под огородами, рыбы полно, покосы хорошие, молоко есть, туда люди отдыхать ездят.

В этих словах зависть кушереченцев к унежемцам[3]: сами-то они считаются поморами, а море не часто видят – пройди-ка к нему километров пять по дороге, разбитой скотом, хуже дорога разве что в Нименьге... А придешь к морю – луг и вода, голый тоскливый берег, зацепиться глазом не за что, хотя бы какой куст у воды рос! Вот и живут кушереченцы у моря, а рыбы свежей не всегда едят. Зато Унежма – там скалы, сосны, рыбы там... да что говорить – курорт, да и только!

Но добраться в Унежму не так просто. Одна избушка стоит в девяти километрах, другая – в восемнадцати, а потом и дороги нет – она выходит прямо в море и обрывается. Здесь надо ждать отлива и затем идти на мыс Сосновый Наволок. Море будет отступать все дальше, и все больше будет обнажаться дно, усеянное большими и малыми камнями. У самого мыса лежат огромные базальтовые плиты, неприступно-твердые, угрюмые, вечные, обросшие водорослями. Отсюда, с мыса, в прогалине между двух сосновых гривок видна Унежма. Всяк, кто ее впервой видит, радуется – до того красивое место. Так и первые пришельцы, наверное, шли берегом, вышли на мыс – и вдруг, как видение, три горы зеленые, округлые, как прорезавшийся из-за горизонта на треть диск солнца, и место до того пригожее, рыбное да птичное, живи не хочу...

Путь туда тоже через залив. Идти по берегу и дальше и труднее: болота, заросли, а главное, придется переходить через три речки. В отлив море уходит далеко и весь залив в шесть километров длиной обсыхает, устья речек куда-то исчезают, и спокойно идешь ребристым твердым дном моря.

Хорошо идти у самой кромки отступившей воды. В оставшихся лужах – калужинах – лежат медузы – фиолетовые и розовые кружки в студенистой массе. По всему отливу чернеют птичьи стаи – чайки, кулики, утки. Утки не допускают близко; к морским куликам-сорокам иногда можно подойти на выстрел, и удается разглядеть их, красивых, черных, с белыми сорочьими боками, с красноватыми лапами и ярким киноварным клювом; чайки допускают совсем близко и, лениво взмахнув большими крыльями, недалеко отлетают.

Деревушка Унежма – это десятка два домиков, разбросанных среди кочковатого луга между трех скал. От Кушереки до Унежмы больше тридцати километров, и в другую сторону – до Нюхчи – больше тридцати. До железной дороги двадцать, но пути через болота нет. Так и стоит крохотная поморская деревенька где-то на отшибе, в стороне от всех центров, и связывают ее с внешним миром телефонные провода, протянувшиеся по всему побережью. Нет здесь ни почты, ни телеграфа, а связью ведает монтер Веня[4], у которого на квартире стоит телефон. Если надо, он телеграмму передаст по телефону или примет. За почтой ездит два раза в неделю почтарь Толя[5]. Это два парня на всю деревню, да девчат в деревне нет. И ребятишек школьного возраста тоже не увидишь: с осени их отправляют в интернат. Остались здесь жить люди пожилые, а то и совсем старые.

У Кушерецкого колхоза в Унежме животноводческая ферма. Покосы тут большие, выпасы просторные.

Колхоз сюда пригоняет молодняк, а через год подросшим угоняет обратно, в Кушереку. Скот пасет пастух с ружьем – волки не шутят, это не нименьгский берег, где Евстигнеич может рассказывать байки, не заботясь о скотине, да и ружье у Евстигнеича такое, что лучше не стрелять... В Унежме волки на глазах рвут телят, как-то под самой деревней коня загрызли.

При мне пригнали телят с Кушереки, а утром недоглядели пастухи, выбрались из загона двое телят и ушли. Совсем немного времени прошло, поехали их искать. Заметили пастухи, что вороны кружат над одним местом, а когда подъехали – лежит телочка, совсем недавно загрызенная.

В другой раз я видел издали, как волк гнал оленя. Олень вбежал в воду и поплыл. Волк сначала бросился за ним, но потом повернул. Наверное, человека заметил, а олень направился в мою сторону и потом долго стоял в море, неподвижный, как изваяние.

Глухое место, оттого здесь и гусей много. В Нименьге и Малошуйке их только увидишь – пролетят стороной над лесом, погогочут, а на берег и не сядут: не любят они мест, где часто беспокоят. Весь берег под Унежмой ими истоптан. Здесь они щиплют травку и гуляют, в лесу на мхах кормятся черникой и другой ягодой.

Гусь – птица гомонливая и сторожкая. Чуть что – станица поднимается в воздух и начинает галдеть. «Кага-кага», – спрашивает одна стая, а другая им отвечает: «Кага-кага». Завидя человека, гусь взлетает за полкилометра и шумит не особенно испуганно, просто для порядка. Но, заметив животное – собаку или лису, галдеж поднимается неописуемый: знает гусь, что от зверей ему главный урон.

О других птицах и говорить не приходится. Утками и куликами здесь ни один охотник не станет хвастать. Морские нырковые утки, питающиеся рыбой, часто заныривают в рюжи и плавают там до прихода хозяев. К монтеру Веньке попало сразу шесть штук. Он принес их домой. «Буду их ростить», – сказал Венька и посадил уток в клетку. Зачем ему «ростить» несъедобных, пахнущих рыбой уток, Венька и сам не знал, просто интересно посмотреть, что из этого получится. Но сердобольная Венькина бабушка открыла клетку («нешто порядок, вольную птицу запирать?»), и утки, покачиваясь и семеня, пошли к воде.

Жизнь в Унежме так проста, так бедна событиями, что и уток «ростить» – развлечение. С утра Венька идет за рыбой, потом занимается делами по хозяйству или ходит в лес за ягодами, грибами, вечером опять по убылой воде проверяет рюжи. Иногда на несколько дней уходит осматривать свой участок, ночует в избушках по трассе. Долгими осенними и зимними вечерами у Веньки играют в карты, в подкидного, слушают радио – батареечный приемник; клуба-то никакого здесь нет.

Летом еще ничего: ко многим приезжают родственники из Мурманска, из Архангельска – братья, сестры, дети, внуки – в город перебрались, а все на родину тянет. А осенью совсем скучно в Унежме. Редко-редко пройдет по улице соседка в гости к соседке. Особенно тоскливо серыми штормовыми днями, когда дождь с ветром рвутся в окна, море бьется о скалы, шумят на скалах сосны и уныло чернеют кресты кладбища перед деревней, обращенные к вечно шумящему, неприветливому морю. Сколько людей жило здесь у сурового серого моря однообразной жизнью, жизнью простого долга!..

Но в солнечный день море другое и нет прежних черных мыслей. Оно уже не шумит и не бьется о скалы, оно лежит спокойное, голубое и серебристое, с розоватыми пятнами отмелей.

Во время отлива перед деревней ходят люди с деревянными лопатами и с банками для червей. Они знают, где копать, у какого камня лучше. Рыба здесь – самая необходимая еда. Старым людям ничего не надо, была бы камбала да наважка. Излюбленная праздничная еда в Поморье – рыбники, пироги с запеченной целиком в них рыбой.

В отлив дед Лапшин с Геннадием Александровичем, рыбаки из Онеги, идут проверять рюжи. С ними я познакомился в первый же день своего прихода в Унежму при довольно забавных обстоятельствах.

Я разговаривал с хозяйкой, как вдруг в избу вошли несколько мужиков. Все расселись по лавкам вдоль стен и закурили. Стало так чадно, что хозяйка поспешила распахнуть окна. Покурили, а потом попросили меня показать документы. После этого мужики ушли. Оказывается, поднял панику Венька, великий сочинитель. Скуки ради придумал он, что ищут каких-то двоих, распустил слух по деревне, а тут как раз пришел я...

Рюжа – хитрая ловушка с запутанными проходами в сетяных стенках и мешком в середине. Вода еще не совсем спала, и видно издали, как трепещет и бьется серебристый ком рыбы. Первым делом снимают рыбешек, застрявших в ячее стенок.

– Она еще пойдет... – отзывается дед. Они развязывают мотню и вываливают рыбу в корзину.

– Что-то немного в сей раз, – ворчит дед, – полнолуние, должна хорошо идти.

Немного – это с пуд. Рыбаки выходят на берег, закуривают, перебирают улов. Все больше камбала да навага. Попалась небольшая кумжа, рыба семужной породы с розовым мясом, селедка, корюшка, а вот к наваге присосалась минога, узкая, серебристая, как змейка, совсем не похожая на рыбу.

Странная маленькая рыбешка с четырьмя рожками.

– Если пинагор, дай папиросу, всю выкурит, а сам раздуется, как шар.

– Ну его... – морского черта бросают в лужу, где он забивается под камень.

– Надо ружье взять, – ворчит дед, – тут тюлень плавает.

Море блестит, солнце пригревает, никуда спешить не хочется, да и спешить некуда.

– Вон белуха косяк сига гонит, говорит дед, всматриваясь вдаль. – Вон опять показалась.

А вокруг такая безбрежность, такое чарующее небо, что даже хмурый рыбачий пес благосклонно смотрит на море и готов вилять хвостом от радости. Ох, хорошо! Хорошо жить у моря и часами всматриваться вдаль.

– Лучше курорта, – говорит дед, щурясь от блеска. – Куда лучше. Мне дети говорят: «Поезжай, отец, куда тебе нравится», а я говорю им: «Ничего мне, детки, не надо, кроме вот такой жизни».

Хорошо. Смотришь со скал и видишь по всему горизонту в голубизне рассеянные островки – много их вблизи берега.

– Островов здесь много, – рассказывает дед. – Самый большой – Кондостров. Раньше там жили, теперь все дома свезли в Пурнему. Снабжать их было трудно. А так – чего не жить, место хорошее. Кедры растут, пихта, лиственница, акация, как на Соловках. Там тоже монахи жили, дороги от них остались ровные, как стрела, лиственницей обсажены, на гору идет лестница, в камне вытесана, а на самой горе колодец, вода у нем вкусная. Озер много, рыбы, птицы... Вот куда бы тебе, охотник, податься, – обращается он ко мне.

– Туда-то он, допустим, доберется, а обратно кто вывезет, а если заштормит? – резонно замечает Геннадий Александрович.

– Разве что... Помню, в войну еще... трое наших, онежских, вызвались там заготовлять лес да смолу. Тогда паек был, ну, отпустили им побольше. Отвезли их осенью. Весной приходит пароход, дает гудок – никакого ответа, никто не выходит. Посылают лодку – никого в избушке нет, лежит записка: «Продукты кончились, идем на материк», а вокруг ни одного дерева не свалено. Ничего они там не делали, только жрали да еще что-то... Вызвали на розыск пограничников. Стали обшаривать острова и нашли одного: сидит на камне и смотрит в сторону земли, так и замерз. Как раз на Унежму шел.

– Чего это вчера вертолет над берегом летал?

– Врет. Когда наши рыбаки вверху по реке жили, он всем рассказывал, что они его ружьем пугали. Я к ним ходил, выяснил, а у них и ружья-то не было. Они к нам на обратном пути заезжали, так ему перед ними так неудобно было!

Наверное, бессобытийность жизни порождает желание как-то приукрасить ее, расцветить немыслимыми страхами, потому что никаких страхов в Унежме нет, а есть первозданная природа во всей своей простоте и нетронутости, с добром и злом.

Смотришь с вершины самой высокой унежемской скалы, забравшись на стоящую там тригонометрическую вышку, и видишь бескрайнюю приветливую гладь. То гуси летят, то утки. То сверкнет, на миг показавшись из воды, шкура морского зверя. Глянешь вправо – на Сосновом Наволоке у избушки дымится костер – там тоже живут рыбаки из Онеги. Отлив. Весь огромный залив, ровный, как поднос, обсох и блестит. И слева тоже обсохло, обмелела река Унежма и открылось по берегам ее сплошное нагромождение камней, а там, дальше, за лесом, в голубой дымке видны новые скалистые шапки, голубая, как мираж, Святая Гора – там Нюхча. Оглянешься назад – внизу, в треугольнике, образованном скалами, стоят живописные избушки среди зеленого луга в этом удивительном по красоте зачарованном месте. И так хорошо здесь, что лучше и придумать нельзя.

А сами скалы? Есть ли что-нибудь им подобное?

...Кусочек унежемской скалы и сейчас лежит передо мной, я дотрагиваюсь до него, как до магического кристалла, черпая вдохновение, чтобы описать эти «шапки» из розового гранита, обросшие серым и желтым лишайником, покрытые мягким зеленым мхом. Сосны на них невысокие, не больше трех метров, воздух пахучий, смолистый, солоноватый. Бог весть сколько лет этим соснам – уж больше ста, укоренились они здесь чудом, вцепившись корнями в расщелины, и стоят, подвластные ветрам со всех сторон. А вырастет сосна чуть больше – или питания ей не хватит из скудной почвы, или ветер свалит. Бывает, в шторм упадет такая сосна, и видно, как плоско лежали ее корни на камнях. Никто не трогает их, не касается их ничей топор – это заповедная роща Унежмы, ее краса и гордость, то, к чему люди привыкли и на что не обращают внимания, но без чего им было бы пусто жить.

Рассказывают, что существовал проект об использовании гранита этих скал. Работали будто бы две экспедиции, искали пути транспортировки. Море здесь мелко и барж не подведешь, железнодорожную ветку тянуть двадцать километров по трясинам тоже невыгодно. Судьба сохранила унежемские скалы. Конечно, гравия было бы больше, но не стало бы Унежмы, этого поэтичного уголка Беломорья; и тут не приходится спорить, что перевешивает – красота или польза. Красоту надо сохранять.

И так, осмотревшись вокруг, вполне понимаешь и разделяешь чувства унежемцев, привязанных к своему месту. Их все хотят переселить, предлагают перевезти дома в Кушереку. Здесь с ними много хлопот, большое неудобство для снабжения, нет клуба, кино, даже печеного хлеба не продают – хозяйки сами пекут хлебы в печах. А унежемцы не уезжают. Не упрямство, конечно, их удерживает, а привязанность к этому небольшому клочку земли, который и есть для них родина. Старики говорят: «Вот мы помрем, а молодые как хотят». А молодые отвечают: «Пусть здесь даже деревни не будет, все равно будем ездить сюда – лучше нашей Унежмы ничего нет!»

Старая изба в Сосновке, в которой коротал вечера с рыбаками Г.П. Гунн.

И я разделяю их мнение, и я готов согласиться: «Нет места краше Унежмы!» Нет ничего лучше ее пустынных берегов, истоптанных гусями, где так вольно дышится. Нет ничего лучше ее речек и речушек, где приходится пробираться вдоль берега медвежьей глухоманью, переходить их вброд по порожкам или по упавшим древесным стволам. Нет ничего лучше ее ляг, тростников и болотин (хотя не охотнику это вряд ли понять). Нет ничего лучше ее крутолобых скал, с которых можно неотрывно часами смотреть на море. Нет ничего лучше, чем бродить вдоль черты отлива, когда рядом шумят и плещутся волны и начавшийся прилив вкрадчиво лижет твои ноги. Нет ничего лучше мыса Соснового Наволока и его избушки, просторной и светлой[6], где приходилось коротать ночи с рыбаками, где о мыс бьется прибой и угрюмо шумят сосны. И конечно, нет ничего красивее моря под Унежмой.

Да! Нет места лучше Унежмы! «Но почему же только Унежмы?» – скажут мне. И я не стану спорить, а пойду по берегу дальше.

[1] Речь идет о поездке в Кенозерский национальный парк.

[2] В тексте использованы материалы с сайта М.Г. Зака «Кенозерье».

[3] Здесь неточность. Жители Кушереки исторически называли себя кушере́чена, а Унежмы – унежо́мы.

[4] Вениамин Петрович Евтюков.

[5] Анатолий Николаевич Куколев.

[6] Речь идет не о нынешних маленьких избушках, а о старом доме, который еще не так давно стоял на оконечности мыса (см. фото на предыдущей странице).