Мурманск – Унежма – Петрозаводск
_____________________________________________________
.
Унежма. Ольга Григорьевна
.
Будучи в Мурманске, о поездке в Унежму почти не говорили. Было неясно, дадут ли Володе в июле отпуск. Возвратившись в Петрозаводск стал усиленно готовиться: закупал продукты, навязывал крючки, делал продольник, подбирал одежду и обувь, рюкзак, ведро – всё что нужно для поездки. И не ошибся. Десятого июля звонит Галя – двенадцатого выезжают за мной Володя и Павлик. Тринадцатого они приехали к нам, а пятнадцатого июля мы были уже в Нюхче.
Остановились у Вали Шумиловой, попили чаю и пошагали за лодкой. Насчет лодки мною заранее было написано письмо Александру Кокотову, который много раз возил нас в Унежму. У него особого желания ехать в море не оказалось. Отговаривался: много дел дома, нет бензина, надо съездить половить рыбу – в общем некогда. Но за 40 тысяч, которые он запросил, поехал. Вечером того же дня выехали по мелководной и каменистой реке Нюхче в Белое море. Долго тыкались в камнях и мелях, преодолевали пороги. Пять километров по этой реке ехали более часа, преодолевая всевозможные преграды. И хотя Александр знает Нюхчу-реку как свои пять пальцев, вдоль и поперек, но немало ему пришлось поработать, направляя лодку в нужное место, чтобы выехать в море.
Вот и Белое море. Моё Белое море, исхоженное, изброженное, исплаванное. От Кильбострова берем курс на Корепалку, а оттуда уже видна Великая варака, церковь, дома. Проезжаем мимо Цельналовока, Вайхлуды, слева остается Лёхлуда, справа Камбалий остров. И вот мы у цели, пристаем к щелье у большого амбара. Традиционный привальный чай и бутылка «Столичной» заканчивают наш приезд. Саша Кокотов торопится и сразу уезжает, а мы с вещами и продуктами по отливу идем к дому в Заполье.
В доме никого нет, все окна заколочены. С трудом открыли избу, сняли запоры с коридорных дверей, наружные щиты. В доме стало светло и уютно как раньше, и всё родное, своё.
Приехали в Унежму шестнадцатого июля [1994 г.] Первый день с дороги отдыхали, а на второй день моим ребятам не сидится дома и решили сходить на Великий Мох, посмотреть есть ли морошка. Принесли рохлячи, спелой очень мало.
Решили заняться рыбалкой. Готовим помахалки, корзины, вечером накопали червей. Утром после чая Володя и Павлик ушли на рыбалку к Камбальему острову, около которого протекает река Унежма. С берега реки забрасывается помахалка (удочка) и рыбы сразу же схватывают крючки с наживкой, заглатывают их в желудок. Стремясь уйти с проглоченным крючком, они дергают леску удочки и становится ясно, что удочку надо выбросить на берег, чтобы снять рыбу.
Через три часа Володя и Павлик возвратились. У каждого было по пол корзины камбал, а по счету это 90 штук.
– Как рыбалка? – спрашиваю Павлика.
– Хорошая рыбалка, рыба брала!
– По три-четыре камбалы за один раз вытаскивали, – говорит Володя.
Чистим рыбу, разжигаем плиту, ставим самовар. Вот всё и готово.
– Какая вкусная уха! – восхищаюсь я. – Прошел год, как мы ели такую уху.
Камбалы едим отдельно. Сейчас самый разгар лета, камбала еще не набрала вес, много мелкой, но всё равно она вкусна – в реке она лучше отъедается.
Вечером идем на деревню, ведь теперь наш дом – самый крайний из жилых. До дома пенсионеров Евтюковых – Анатолия и Алевтины – жилья нет. За домом Евтюковых стоял шикарный дом Кондратьевой Августы Ивановны. Стоял, но теперь его уже нет. В 1993 году сгорел, как свечка.
Идем дальше. Вот дом Ивана Петровича Евтюкова, одного из постоянных жителей Унежмы. Дом старый, садится, гниет. Стены во многих местах обиты толью и досками. После смерти матери Елизаветы Федоровны Иван всё хозяйство прикончил: забил коров и овец. Теперь он выращивает картошку, ловит рыбу, собирает ягоды, да летом пасет малошуйских телят. Зимой, когда нет никаких работ, ходит на станцию.
– Зачем ходишь на станцию? – спрашиваю его.
– Наловлю наваг, продам, закуплю продуктов, поразвлекаюсь, пообщаюсь, выпью и домой!
От Ивана идем к бывшему магазину. Справа остается дом Екатерины Осиповны Бездетных. Долгое время он пустой, никто не живет. У магазина стоит вездеходка, двери в дом открыты. Входим в дом. На полу тюфяки, матрасы, просто одежда для спанья. Женщины сидят на полу, некоторые дети спят.
– Давно живете в Унежме? – спрашиваем их.
– Вчера приехали пособирать морошку.
– Ну и как, набрали?
– Совсем немного, она еще не спелая.
– А где мужики?
– Ушли порыбачить.
Около дома во дворе валяются 50-литровые бочонки, это тара для морошки.
Ольга Григорьевна живет рядом с магазином. Как всегда около дома собаки, в коридоре кошки. Раздеваем обувь и в носках входим в избу. Хозяйка и Галина Ивановна, племянница, дома. Ольге Григорьевне вручаем подарок – пряник «Сувенирный» и яблоки.
– Сколько вас приехало? – спрашивает Ольга Григорьевна.
– Вот мы двое налицо, и внук Павлик.
– Что же Павлик не пришел? Мне хотелось на него посмотреть.
– Он делает помахалку, навязывает крючки.
На стуле сидит маленькая, чуть горбатенькая, вся в морщинах старушка. В этом 1994 году, 24 июля, ей исполняется восемьдесят. На голове ее платок-полушалок, куртка спортивная с начесом, брюки, на ногах тапочки. Это ее постоянная одежда, в ней и в хлев к скотине ходит, и на поле косит и сгребает траву, и дома, в простой день и на праздник. Здесь в глуши люди забывают, что существуют еще и выходные, хотя бы воскресенье. И не одна Ольга. Иван и Валентин всегда и везде в одной и той же одежде. А когда-то Оля любила одеваться и показывать себя.
До войны она уехала в Мурманск к брату Василию. Там жила и работала. Мурманск в конце тридцатых – начале сороковых был широко известен. Здесь был мощный торговый порт, рыбный порт, судоремонтные и судостроительные заводы, деревообработка. Широко велась торговля, флаги многих стран посещали Мурманск. Более всего он был ценен как незамерзающий порт, действующий круглогодично.
Будучи в Мурманске, Ольга увидела и переняла для себя многое – в культуре, образе жизни, взаимоотношениях. Когда грянула Великая Отечественная война, из Мурманска – прифронтового города – многие были эвакуированы. Ольга вернулась в Унежму к матери Варваре Евсеевне, в тот небольшой низенький домик на каменной скале посреди деревни.
Кухня, посреди русская печка, стол да лавка для сиденья – вот и вся мебель. С коридора, сбоку, была маленькая спальня – для Ольги. Во дворе никакого скота – ни овец ни кур. Жили в основном на рыбе. Зимой с керёжей, летом с помахалками можно было постоянно видеть Варвару Евсеевну, спешащую на рыбалку. Среднего роста, подтянутая, уже согнувшаяся от тягот и забот, несла она свой крест. Ее муж погиб в империалистическую войну, сын – в Отечественную. Ольга родилась уродом, с горбиком.
Напротив их дома была церковь, в которой после революции сделали клуб. Вечерами в клубе собиралась молодежь. После демобилизации из армии по болезни в начале 1941 года я одно время был избачом. Девушки и парни в основном деревенские, только Ольга да я побывали в Мурманске, посмотрели и пожили городской жизнью.
В доме у Ольги всегда собиралась молодежь, особенно девушки. Играли в карты, пели песни, рассказывали кто что знал, анекдоты. Но особенно часто и подолгу играли в карты.
По пути в клуб захожу в этот маленький домик. Еще будучи в сенях, услышал громкий смех, крик, гомон. Захожу в комнату. За столом Ольга, Люба Фролова, Аня Евтюкова, Надя Епифанова, и все в покатушку смеются.
– Что так сильно кричите и смеетесь? – спрашиваю.
– Да как не кричать: Любка сорок раз осталась в дураках!
– А остальные, ведь вас четверо, разве не были в дураках? – пытаюсь смягчить удар, нанесенный моей соседке, к которой я имел пристрастие.
– Были, да понемногу, а она-то всех больше, – отвечает Надя.
А Любушка сидит красная, растрепанная, не знает что делать: кричать, ругаться, смеяться или плакать.
– Ну ладно, заканчивайте, одевайтесь, пойдем в клуб!
Я пошел в клуб, а они, вся четверка, стали приводить себя в порядок, одеваться, прихорашиваться. Ради правды надо признаться: я тоже частенько играл с ними в карты и оставался в дураках.
Восемь часов вечера. Начинают приходить парни и девочки. В клубе всегда были танцы под балалайку. Танцевали вальс, краковяк, нашу северную кадриль. Молодежи в 1941 году в деревне оставалось очень мало. Из девушек Ольга Куколева, Аня Евтюкова – комсорг, Надя Епифанова, Люба Фролова, Куколевы Люба и Лида, моя сестра Свира. Иногда, в основном по воскресеньям, приходили девочки-подростки: Дина Евтюкова, Густя Варзугина и др. Ребят тоже было мало: это Евтюков Михаил, Ульяновы Егор и Михаил, Епифанов Иван, братья Евтюковы Веня и Иван.
Среди девушек выделялась Ольга. По годам она была старше всех названных, в том числе и меня, ей было в 1941 году 26 лет. Ниже среднего роста, круглолицая, всегда в платке, повязанном поверх плюшевой жакетки, в черных туфлях на среднем каблуке, казалась маленькой девочкой, пришедшей из сказки. Когда ее приглашали на танец, она величественно вставала, медленно подавала маленькую ручку в черных перчатках и шла на танец. Нельзя сказать, что она была красива, но и не дурна. Передо мною стояла этакая деревенская Золушка. Все было бы в ней хорошо, если бы не горбик, который она закрывала, специально надевая платок, от чего казалась толстой и чересчур маленькой. И хотя я среднего роста, ее голова не доставала мне до плеча. Танцевала она легко, спокойно. Поведением или словом никогда не грубила, разговаривала медленно, не перебивая, не повышая голоса, со смешинкой на лице и в голосе. Среди молодежи, а особенно девушек, имела большой успех, хороводила.
Ольга Куколева. Старая фотография.
На трех-четырех скамейках размещались все пришедшие – на двух девочки, на двух ребята. Летом было хорошо, тепло и светло в клубе, зимой холодно и темно. И хотя печки (их было две) топили ежедневно, было прохладно. Громадный зал, высокие потолки забирали тепло и свет. Горела обычно одна десятилинейная лампа, давая мало света. Когда кончались танцы, все убегали на улицу, а я оставался один в этой громадине. Тушил лампу, закрывал дверь, догонял ушедших. Ребята сразу же расходились по домам, а девочки иногда заходили к Оле. Бывало я догонял мою заполенку Любу Фролову, к которой был более чем к кому-либо неравнодушен.
Эта девочка, моя соседка – обычная деревенская девчонка, среднего роста, с милой и застенчивой мордашкой, в платке и плюшевой жакетке – была неприступна. На танец шла неохотно, отворачивалась во время танца, не давала прижиматься. Иногда вызывающе грубо говорила: «Ну тебя, уйди», и убегала или пересаживалась на другую скамейку.
После танцев я иногда ее догонял и пытался завести разговор, побыть вместе. Но всё тщетно. Разговор не получался. Даже после объяснения в любви отношение не изменилось.
Одно время хотел жениться на ней. Выгородил в средней комнате спальню, оклеил стены, покрасил панель. Родители заметили мою возню, я видел это по их лицам, хотя они ничего не говорили, а только усмехались. Вовремя одумался: ведь война, люди погибают, да и девка не ахти какая: неуважительная, грубая, неразговорчивая, всё «ну» да «ну», больше ничего не добьешься, а ведь жить надо с такой весь век. Да и обстановка явно не была в мою пользу. Были недовольные: «Почему он до сих пор не призван в армию?» Подозрительные взгляды, разговоры будто «скрываюсь от войны» наполняли деревню.
Жить в деревне было нелегко. Вся молодежь – девочки и ребята – зимой работали на лесозаготовках, а весной и летом на путине. Вскоре Антон Степанович, председатель сельсовета, сообщил что должность избача сокращена, а я могу пойти работать связистом. Так и сделал. Сначала работал по обслуживанию линии Унежма-Кушерека, а затем, весной 1942 года, пошел на ремонт линии связи Онега-Пертоминск. Летом пошел в военкомат и добровольно ушел в армию.
Когда меня уже не было в деревне, Ольгу Григорьевну отправляли на лесозаготовки, затем на оборонные работы. Она отказывалась из-за физической неполноценности. Так бы и жила с матерью Варварой Евсеевной, если бы не районные власти – видимо кто-то донес что человек нигде не хочет работать, не помогает громить врага. Как рассказывали, в Унежму приходил милиционер, увел Ольгу в Онегу. Там ее судили, дали год принудительных работ. Отбыла наказание, вернулась в родной дом. Послали на путину ловить рыбу, в одну бригаду с Вениамином Евтюковым. Потом работала бригадиром в колхозе, а перед ликвидацией колхоза – председателем.
Закончилась война. Возвращались домой мужики и молодые ребята. Начались свадьбы. Мой однокашник Акилов Петр женился на Епифановой Наде, Епифанов Иван на Ульяновой Марии, Евтюков Анатолий на приезжей фельдшерице Людмиле Григорьевне, Куколев Костя на Евтюковой Дине. Подросли братья Вениамин и Иван Евтюковы, Николай Евтюков, девчата Августа Варзугина, Лида Куколева. Евтюков Михаил, Ульянов Егор погибли на войне; другие, не заезжая в Унежму, уехали в Мурманск. Не покинули своей деревни Вениамин и Иван. Вениамин дружил с Лидой Куколевой и уже была назначена свадьба. Но накануне из клуба его увела Ольга в свою обворожительную крохотную спальню в домике на скале. И… навсегда.
Теперь Ольга Григорьева живет одна. Не совсем одна, с нею постоянно племянницы Галина и Анна Ивановны – по очереди одна из них остается на зиму. Однажды говорю Галине:
– Поскольку Ольга Григорьевна не в силах жить одна в деревне, забрали бы ее в Архангельск!
– Мы бы увезли ее отсюда, да не едет, а бросить одну нельзя, во время войны она и ее мать спасли нас от голода.
«А что же с Вениамином, мужем Ольги?» – спросите вы. Пять лет тому назад он умер, не достигнув 60 лет. Заболел он после того как на снегоходе «Буран» искупался весной в море, провалившись в полынью. Сразу же его увезли в больницу в Малошуйку, затем в Онегу. В больнице Вениамин пролежал недолго и умер. Какая-то быстротекущая болезнь свалила его за месяц.
Ольга Григорьевна с племянниками
Теперь несколько слов о моем романе с Любой Фроловой. Я ее не забыл. После того как закончилась наша переписка с Шурой Смирновой из Мурманска (она сообщила что переехала в Вологду и выходит замуж, и перестала писать) я связался с Любой. Она мне тоже писала. Перед концом войны перестала отвечать. Я принял это как должное – тогда у меня стали складываться хорошие отношения с Раей Маклаковой, моей будущей женой.
Когда мы приехали с Раей после войны в Унежму, Люба ходила с полным животом, а ее воздыхатель – солдат пограничного поста – уже отсутствовал, был переведен на другое место службы. От этого брака, не зарегистрированного, она родила дочку. Потом выходила замуж за унежома Леонида Куколева и от него родила тоже дочку. После гибели Леонида уехала в Кушереку, там у нее было еще несколько детей, и все девочки.
__________________
У Ольги Григорьевны узнали, что Августа живет в доме Дины Ивановны. Зашли к ней. Тут же ее брат Валентин и его сын Андрей. Поговорили о житье-бытье.
Идем дальше, к «за́мку» Валентина. Дом его и вправду похож на замок: с башенками, переходами, огородой из подтоварника, защищающей от холодных ветров. Как обычно обмениваемся приветствиями.
– Как жизнь молодецкая?
– Живем потихоньку, не пышно, своими трудами кормимся.
«За́мок» Валентина
Домой идем по канаве[1]. Как она заросла травой! Раньше здесь была сплошная грязь, потом утоптанная широкая дорожка. Лет 60 тому назад по правой стороне канавы от дома Куколева Матвея до церкви была проложена деревянная мостовая из толстых досок. Ходили по ней босиком, в тапочках – чисто, сухо. Теперь ее нет, доски сгнили, только столбики кое-где торчат, напоминания о былой роскоши Унежмы.
Вся Унежма заросла травой. Трава по пояс, трудно пройти, связывает ноги, мешает. В траве копошится несметное множество комаров и мошек. Надоедливая тварь: лезет в глаза, уши, волосы, за шиворот, в рукава, кусает через рубашку.
Погода стоит хорошая, сухая и солнечная, но ветры не рыбные – восточные или северо-восточные. Потому-то и рыба плохо ловится. После первого хорошего улова Володя и Павлик ходили на рыбалку еще два раза и приносили только на уху. Павлик, заядлый рыбак, спрашивает у меня:
– Дедуля, куда же рыба подевалась, где она?
– Она тут же где и была, но погода ей не нравится. Ну попросту сказать у ней нет аппетита, она лежит отдыхает и чувствует себя неважно.
– А когда выздоровеет, тогда захочет есть?
– Когда сменится ветер. Подует западник или северо-западный, она забегает, захочет есть и будет ловиться.
Иван Матвеевич (слева) в Унежме.
Прошла неделя, как мы живет в Унежме. Ребята пошли за ягодой и вернулись с полными ведрами.
– Морошки хоть лопатой греби, весь мох красно-желтый! – радостно говорит Павлик.
– Ягод много, как в прошлые лучшие годы. И ходим недалеко, всё на те же лужайки Великого Мха, не доходя до Тухручья, – добавил Володя.
Тут место ягодное, и близко. Со мха вся деревня видна, Камбалий остров, Великая варака, и дорога хорошая.
Обед у меня готов. Суп из консервов с картошкой и вермишелью, яичница на второе. На третье Володя пьет растворимый кофе, а я и Павлик чай со сгущенным молоком.
После обеда небольшой отдых, а потом домашние работы. Пилим дрова, Володя колет, мы с Павликом носим к печке и укладываем под крыльцо.
Нюхотского хлеба нам хватило на полторы недели, а потом стали печь свой. Заводили его с вечера, а утром, как затопим русскую печь, раскладывали по формам. Потом нам захотелось пирогов с морошкой. Испекли. Получилось хорошо, задумали еще.
Ребята ушли за морошкой, а я остался печь хлеб, пироги и готовить обед. Всё испек и обед приготовил. Сидим едим, вдруг Володя говорит:
– Папа, а пироги почему-то несоленые нисколько!
– Верно, Володя, ты говоришь. Я ведь забыл посолить. Сейчас только вспомнил.
Сидим смеемся. Подсаливаем сверху морошки.
В первые дни пребывания в Унежме сходил на кладбище на могилу отца. Рядом – могилы дяди Александра и деинки Федосьи. Оборвал траву, почистил, прибил отломанные доски, поставил новые. Посидел, поговорил, нарвал вереску и полевых цветов, положил на могилки. Зашел на Варничную вараку, прошел по полю, где в прошлые годы росли белые грибы. В этом году их не оказалось, и не только здесь – на Великой и Средней вараках тоже не было.
Могила Александра Максимовича и Федосьи Назарьевны Ульяновых.
.
Володя и Павлик каждый день ходили за морошкой, уже заполнили два больших 15-литровых ведра и одно 10-литровое.
Дни шли и приближалось 24 июля – день рождения Ольги Григорьевны. Мы решили сходить поздравить с юбилеем. Вечером завели квашню, а утром напекли пирогов. Один из них, круглый – для именинницы, с морошкой, а сверху с разными выкрутасами, сделанными Павликом. Ближе к вечеру пошли.
У дома нашей хозяйки тишина, дверь закрыта. Потрогали – не открывается. Стали стучаться, никто не подходит. Пошли к Августе спросить, дома ли она.
– Недавно была у них, все были дома.
– Пойду еще постучусь, а не откроют – уйдем домой.
Опять стучались в рамы, в стекла – не открыли. Ушли домой с круглой ватрушкой.
На другой день встречаю Ольгу Григорьевну, она говорит мне:
– Не слышали, заснули крепко.
– Да мы так стучались, мертвый бы встал! – отвечаю ей.
– Дак заходите, хоть чаю попьем!
– Мы торопимся на вараку за черникой, да надо воды набрать из Крестового колодца, некогда!
***
Морошки набрали, всю посуду заполнили. Два полиэтиленовых мешка по два ведра в каждом, да два 15-литровых ведра, да два 10-литровых ведра, да бидончик, да ведерко 5-литровое, да несколько банок литровых. Подходил к концу июль и вот-вот должен был подъехать Кокотов, увезти в Нюхчу.
Время подошло, а его всё нет и нет. А мы ждем с нетерпением. Порой кажется – мотор работает. Выбегаем на вараку – лодка подходит в сторону Нюхчи, а из той стороны нет. Одну ночь глаз не сомкнули – сидели на вараке ожидая Кокотова.
Прослышали: пойдет самоходка на станцию, пошли к мужикам. Старший отвечает:
– В конце недели поедем, нас много, но вас заберем, готовьтесь!
– Мы будем готовы.
Рано утром Володя и Павлик ушли к Камбальему острову ловить рыбу. Вдруг в окно стук и крик: «Ульяновы здесь живут?» Бегу на улицу, вижу: Сашка стоит в болотных сапогах и фуфайке. Как с неба свалился.
– Милый ты мой, как я рад! Не иначе как Бог послал нам спасенье!
Обнимаю и целую его, даже на колени упал перед ним.
– Как ты нас выручил, без тебя нам не выбраться!
– Дак ведь договаривались, да еще и жена мне напомнила.
– Никогда не забуду что ты приехал, никогда! Пойдем в дом, я тебя покормлю.
– Это-то ладно, но я ведь тороплюсь. Надо выехать на этой воде, хочу половить рыбу.
– Мои ребята ушли ловить рыбу к острову. Я побегу их позову. Только быстро ходить не могу, у меня ведь стенокардия и сердце плохое.
– Лучше я пойду, покажи дорогу!
Я повел его по деревне до церкви, оттуда показал остров. Скоро они все трое вернулись. Собрали все шмотки, попили чаю, и к лодке. Пока мы ходили да собирались, воды пришло много, лодка оказалась на плаву, за нею пришлось по грудь брести и подтягивать к берегу.
По морю проехали хорошо: погода была теплая, солнечная, безветренная. Остановились у Вали Шумиловой, сварили рыбу, выловленную в Унежме, попили чаю. Решили на вечернем поезде ехать. Володя договорился с нюхотским шофером, чтобы он нас отвез на станцию, а я пошел посмотреть Нюхчу и зайти к Анне Ивановне Кондаковой, нашей унежомке.
Только вышел из дома, а Анна Ивановна тут как тут.
– Как пожили в Унежме?
– В основном неплохо. Морошки было много, загрузились, а вот рыбы маловато. Рыба не ловилась. Думаю помеха тому не сопутствующие рыбалке восточные ветры.
– Как тетя Оля поживает?
– У Ольги Григорьевны были два раза, а третий она нас не пустила, и произошло то 24 июля, в ее день рождения.
– Как не пустила? Не может быть!
– Пришли, а у них двери закрыты, стучались в дверь, колотили в окно, но никто не открыл. Стучались и колотили яростно, сильно хотелось ее поздравить.
Вечером 2-го августа к дому Вали Шумиловой подкатила легковая машина, со всеми потрохами подъехали к поезду. Вещи у нас тяжелые, мне не под силу, да и для Володи тяжело. Но он всё занес, разложил по верхним полкам.
В Беломорске – выгрузка и погрузка на другой поезд. Ждали свой вагон на одном месте, где нам сказали железнодорожники, а он оказался далеко впереди. Бежали, тряслись с рюкзаками, ведрами. За один раз не могли унести. Пришлось попросить посторонних ребят, они нам помогли. И мы опять погрузились в вагон, теперь уже до Петрозаводска.
.
***
.
Прошло два года. Тяжелые времена наступают в моей жизни, стенокардия всё сильней дает знать о себе. Замечаю: болезнь подтачивает здоровье, сил все меньше и меньше – мотор, то есть сердце, барахлит. Как что-нибудь сделаю – болит-ноет, приходиться бросать работу и принимать под язык нитроглицерин. Не живу а доживаю. Но прожив жизнь, когда уже всякое бывало – холод и голод, война, непосильная работа и многое другое – вижу что деваться некуда.
Но до того родину еще раз хотелось бы повидать! Походить по любимым местам, пожить в отцовском доме, посидеть у морюшка, взобраться на самую высокую Великую вараку и посмотреть на море с высоты, на островки в нем, увидеть зеленое море лесов и болот…
С Великой вараки далеко видно. В голубом мареве летнего солнечного дня на западе видна нюхотская Святая гора и сама деревня Нюхча, отстоящая за 30 километров. Видны как на ладони Цельнаволок, врезающийся в море острой косой, поближе – большой сверкающий ковш Унежемской губы, оканчивающийся у вараки. На другой, восточной стороне – Сосновка, или Сосновый наволок, выступающий в море и состоящий из двух зеленых островков. Морской остров, более обжитой и светлый – рыбачий. На нем издавна была сиговая тоня, стоял дом, специально оборудованный для рыбаков. Здесь же ловили семгу, навагу, камбалу, почти круглосуточно. Южный остров сплошь лесной. Тут собирали бруснику, чернику, белые грибы и волнухи, а на мху поблизости – морошку, осенью клюкву.
Еще одно заветное место – Мироныщина, так называли жители Унежмы кладбище. Тут похоронены родители, дяди, деинки, бабушки, дедушки, многочисленная родня. Расположено оно между Средней и Варничной вараками, на сухой песчаной горушке. На южной стороне ее растет кустами вереск, по всему кладбищу – кислица, шиповник, овсюг. С северной стороны – море. Оно выносит на берег пустые ракушки, их тут много. В этой небольшой тихой бухточке жители деревни, бывало, собирали эти разноцветные дары моря и посыпали ими могилки. Так делал и я, когда ездил в деревню, повторил бы и сейчас. Наломал бы вереску, нарвал полевых цветов, очистил могилки, помянул папу, маму, родных.
Два года не был в Унежме… Как бы я туда слетал, будь у меня крылья! Походил бы по родным берегам, по варакам, ветрами морскими подышал, детство и юность желанную помянул, хотя не сладко и не радостно они проходили. Детство и юность – всё у меня с родной северной деревней связано!
Два года не был в Унежме… Как бы я туда слетал, будь у меня крылья!
И вот подошла старость. Позади всё: работа, заботы, дети, внуки. Сегодня такой серенький облачный северный день. Ветер как будто весенний – свежий, с южных сторон прилетел. Вроде весна. Небось там, у северного моего моря, берега начинают подтаивать и обсыхать, а на вараках и горушках с южной стороны снег сошел. Еще весна не наступила, а я о лете думаю. Сейчас март: трещат морозы, метут снега, кружат метели. Зима для меня самое тяжелое время.
Последний снег
Люблю лето в Унежме! Чудные негаснущие вечера, белые ночи, незаходящее солнце пленит и чарует. Вечером под крышами домов летают, резвятся, посвистывают ласточки, а на берегу моря кружат, гомонят чайки. Через шесть часов море подходит к берегу, затопляя губы, заливы, бухточки – полная вода, это прекрасно. Нет лучше Белого моря!
Хочется повстречаться с жителями Унежмы, узнать как они бедолаги живут на отрезанном от мира кусочке земли, без радио, телевидения, телефона, магазина, газет и журналов. Трое робинзонов: Ольга Григорьевна, Валентин и Иван, среди ветхих домов и полуразрушенной церкви, с трех сторон окруженные морем.
Как раньше, будучи здоровым, поехал бы один, ведь ездил и ходил пешком из Нюхчи до Унежмы. Теперь не могу. Что-то бойко здоровье моё ухудшается, никакой во мне укрепы не стало. Иной раз соберусь подальше, в магазин ли, на рынок – ноги запинаются на ровной асфальтовой дороге, появляется одышка, тут уж надо останавливаться, принимать таблетку и стоять или сидеть, пока не пройдет приступ. Приходится заканчивать прогулку и поворачивать оглобли назад – домой. Ничего не поделаешь, сказываются болезни и годы. Но надо жить, пока живется. Мы, ветераны войны, легко не сдаемся!
Март 1996 г.
.
Комментарий от автора сайта:
Описанная здесь поездка 1994 года была последней поездкой Ивана Матвеевича в Унежму. Он умер в январе 1997-го, спустя 10 месяцев после окончания этого рассказа, так и не побывав больше в родной деревне.
[1] По бывшему почтовому тракту.
.
.
.