И.М. Ульянов. Москвы уголок (3)

За домом Базановых живут Ольга Григорьевна и Вениамин Петрович. Радушно и сердечно встречают нас хозяева: ведь не виделись целый год. Петрович ставит самовар, Ольга Григорьевна собирает на стол. Появляется рыбник из красной рыбы, печенье, булка, молоко кипяченое. Зa встречу, за здоровье, за Унежму потихонечку тянем водку, закусываем и пьем чай – терпкий, почти черный.

Ольга Григорьевна – женщина уже в возрасте, небольшого ниже среднего роста, подвижная, сидит около самовара, наливает чай, внимательно слушает, задает вопросы.

– До осени, до осени, – отвечаем мы наперебой.

– Нет, живите до зимы! – почти приказывает хозяйка дома.

– А ты, – она указывает на меня, – оставайся на зиму. – Будем осенью клюкву собирать, наваг подледных ловить!

– Ольга Григорьевна, осенью и зимой страшно в деревне. Темно, волки бегают, ходят мужики с ружьями и стреляют!

– Я никого и ничего не боюсь, Раиса Петровна. Могу жить одна на наволоке. А им чего бояться, они мужики!

Ольга Григорьевна чувствует себя хозяйкой дома и в деревне. Это она не дала закрыть магазин и снять телефон, звонила в Онегу, доказывала, кое с кем ругалась, спорила и плакала. А когда приехали закрывать магазин, выгнала всех представителей из деревни.

Всю жизнь она провела в деревне. Когда была в пеленках, погиб отец на империалистической войне. У матери ее, Варвары Евсеевны, осталось их трое: она, сестра Анфиса и брат Василий. Бескоровная и безлошадная семья – самая что ни на есть беднота. Трудно было Варваре Евсеевне, но ребят всех подняла. Ольга Григорьевна все испытала, везде поработала: рыбачила, ездила в извоз, работала в колхозе, была бригадиром. Теперь она ведет свое обширное хозяйство. У них с Вениамином Петровичем две коровы, телка, бычок, стадо овец. Ольга Григорьевна – самый уважаемый человек, хозяйка Унежмы. Везде чувствуется ее твердая рука. Вместе с Вениамином Петровичем они – главные жители, на них держится наволок.

За их домом, на берегу моря, живет Валентин Симоненко. Избушка, в которой он живет, маленькая, обнесена бревенчатой изгородью для защиты от холодных зимних ветров. Валька еще не стар, но один. Сам варит, сам печет, сам стирает, в общем – все сам. Весной рыбачит в бригаде, осенью собирает ягоды и сдает лесхозу, зимой заготавливает метлы. За сданную продукцию получает деньги, и иногда немалые.

В 1980 году на клюкве он заработал более пятисот рублей[1], на них кормится, иногда пьет водку. Только в Унежме не выпьешь, нет спиртного – «сухой закон». Водку привозить запретила Ольга Григорьевна, потому что «мужики ведут себя неспокойно». Захочется ему разогнать кровь, и он едет в Малошуйку. В 1980 году он на плоскодонной лодченке совершил плавание, продал морошку – более ста килограмм, и на вырученные деньги купил водки. Нашлись друзья и мало-помалу водка кончилась, улетели денежки. Этого показалось мало и он заложил селедку, опять пировали с друзьями. Привезли его из Малошуйки частники, забрали всю селедку, а его бросили на берегу.

Напротив Ольги и Вениамина – дом Екатерины Евтюковой. Ее, конечно, нет в живых, а в дом иногда приезжали родственники: несколько раз была Гильда, потом с мужем. Вениамин Петрович купил этот дом, поднял его, сложил печи, утеплил, сделал хлевы. Теперь в нем живут охотники, рыбаки, сборщики ягод. Один год жила Алевтина с детьми, жила немного Анна Ивановна, Галина Ивановна с дочкой Жанной и внуком Коляшкой.

Галина Ивановна почти ежегодно ездит в Унежму, нравится ей тут у моря, ходьба за морошкой. За морошкой женщины, как говорится, ходили всем домом: Анна Ивановна брала Олю, а Галина – Коляшку. Оле тогда было четыре, а Коле – не более двух. Приволокут они их на мох, постелят фуфайки да кое-какое тряпье и положат спать, а они не спят, бродят, ползают по кочкам. С такой малышней один раз ходили за реку. Набрали морошки и идем по куйвате к реке. Коляшка шагает по лужам, топает, а брызги, как серебро, разлетаются во все стороны. Ему интересно, он смеется. За ним Оля – топ-топ. Так и шли до дому, ни разу не отдохнули.

Ездит в Унежму Жанна, дочь Галины Ивановны. Марина – племянница Анны и Галины – каждый год гостит у Ольги Григорьевны. Рисует вараки, море, ходит с маленьким мольбертом, купается, загорает, живет в Унежме все лето.

Группа отдыхающих. Слева направо: Анатолий Куколев,

Марина Котцова, Виталий Синицкий, Константин Ильич Куколев.

По порядку, за домом Ольги Григорьевны и Вениамина Петровича, дом Ивана Леонтьевича Евтюкова. Стариков давно нет в живых, а дети иногда навещают родительский дом. Приезжал Анатолий с женой Людмилой Григорьевной, покрыл крышу; одно время Дина Ивановна частенько ездила с мужем Иваном Алексеевичем и внучкой Анечкой. Это наши унежемские друзья. На болото, на рыбалку всегда ходили вместе, да и разговоры у нас находились общие. Добрые задушевные друзья, хорошие товарищи.

На первом плане – дом Ивана Леонтьевича Евтюкова,

За их домом пустырь, а потом «сердцу милый дом», вернее остатки дома бабушки Евдокии Корниловны и деда Максима, в котором в детстве я бывал частенько. За дорогой напротив дома бабушки два домика: Варзугиной Пелагеи и Куколевой Акулины Григорьевны, оба нежилые, покосившиеся, без окон и дверей, заросли крапивой. На берегу у Великой вараки – Магазея, с правой стороны вараки рыбный склад. Вот и вся Унежма.

Справа налево: дом А.Г. Куколевой, дом П. Варзугиной, вдали – Магазея.

На море полный отлив. Мы идем копать червей. Дорога через вараку. Поднимаемся на самую вершину горы. Море ушло и обнажило, как подносы, две большие губы: Унежемскую и Смолениху, которые обсохли и блестят на солнце. Обмелела река Унежма и открылось по берегам ее нагромождение камней. Обсох остров Камбалий и Вайхлуда, появился Рог – песчаная отмель до Лёхлуды. В большие отливы по нему пешком ходили на островок копать червей, собирать ягоды, ловить рыбу.

От варак вода уходит недалеко, всего за пятьдесят-сто метров, обнажая морское дно, островки-лудушки, обросшие морскими водорослями – турой. Тура прилепилась и растет почти на каждом морском камушке, на каждой щелье – везде, куда приходит море. Подводные лудушки, на которых растет тура, называют турницами. Это Турлуда, Малые Турницы, Большой Турниц. Тура от отлива до прилива не высыхает, она всегда сырая и скользкая, с воздушными пузырьками внутри.

Дальше в море километров на десять синеет Хедостров – большой лесистый остров. На него ездили рыбу ловить, собирать ягоды. За Хедостровом острова Коткана, за ними Кондостров.

Повернувшись на юг, мы увидели болото и лес, дым от паровозов, услышали гудки лесовозных машин. Там, на железнодорожной станции, идет заготовка леса и погрузка его в вагоны. На вершине самой высокой лесистой горы – трансляционная вышка для передачи телевизионных программ.

Внизу, в треугольнике, образованном вараками, стоят дома в зелени, в этом удивительном по красоте зачарованном месте. Один из туристов, побывавший в Унежме, назвал ее «деревушкой среди трех скал»[2]. Нет, не среди трех, а среди четырех! С южной стороны есть еще Смолениха.

С крутолобых варак можно непрерывно смотреть на море, деревню, и не надоест. Отсюда видна Сосновка и рыбацкий домик на ее берегу, виден Цельнаволок, Корепалка, нюхотская Святая гора, Ворзогоры, в хорошую погоду – Лямицкий берег.

«Унежомский наволок – Москвы уголок», – так говорили об Унежме не только ее жители, но и приезжие. Журналист В. Хряшков, посетивший Унежму, писал: «Места здесь поистине удивительные. С трех сторон село окружает Белое море, а с юга темно-синей стеной встает лес. На горизонте плавающими лебедями разлетелись острова, большие – приюты для бесчисленных птиц, малые – наполовину скрывающиеся в пене северного шторма. И так хорошо здесь, что лучше не придумаешь! А скалы-вараки! Есть ли что-нибудь им подобное? Пройди по всему Беломорью и ничего краше их не увидишь! Это остатки ледника, в иных местах, особенно у моря, сплошная каменная плита – щелья. Только на вершинах да в расщелинах растут сосны и кустарники, чудом зацепившись за камни, стоят величественно и гордо. Воздух пахучий, смолистый. Это заповедные рощи Унежмы – краса и гордость!»

– Дедушка, а там за домами какие сараи, что в них?

– Это, Катюша, не сараи, а бывшая молочно-товарная ферма и коровник. В ней колхоз содержал коров и телят. А чуть правей – конный двор.

Между коровником и конюшней стоят деревянные весы, на них взвешивали корм для животных: сено, солому, овес, картошку и другой фураж. А рядом с Толиным домом, в полуразрушенном, без крыши, был маслозавод, там делали масло из молока, а в доме, в котором живет Прасковья Прокопьевна, было правление колхоза.

– Сейчас там ничего нет. Коров, телят, лошадей сдали в Кушерецкий колхоз, а дворы пришли в негодность: крыши сгнили и текут, стены дырявые, только на дрова.

Остатки коровника колхоза «Великое дело». 1982 г.

– Очень мало, – отвечаю Кате. – Колхоз наш рыболовецкий, земли хорошей около деревни нет, унежомы кормились от моря. Поморы говорили: «Море – наше поле». Мой папа, дедушка, прадедушка ходили на Мурман ловить треску. Треску продавали, на деньги закупали продукты, в том числе муку, крупу, сахар.

Катя у нас первая помощница. Копает червей, пилит дрова, ходит за водой с Димой на Крестово́й колодец к Великой вараке – все делает без отговорок. Сейчас Кате двенадцать лет. Смотрю на нее, рослую не по годам, и вспоминается 1971 год. Принесли мы ее из больницы маленькую, еле видную из пеленок и одеял. Впервые с женой стали бабушкой и дедушкой. Все мы – Галя, Володя, Рая и я – были несказанно довольны появлением маленького человечка. На семейном совете приняли предложение жены назвать девочку Катей. Имя хорошее: Катя, Катюша, Катенька, известное в литературе и поэзии. Через два дня кончилось веселье – заболела наша радость Катюша, вызвали врача. «В больницу», – таков был приговор педиатра. Увезли внучку – ушла от нас радость. Ходим все хмурые, не разговариваем. На третий день подхожу к Вове и говорю:

– Пойдем за Катей, возьмем ее домой, будем сами лечить.

– Она ведь больная, не отдадут! – вступает в разговор жена.

– Пошли, возьмем под расписку. Я боюсь, они ее заколят уколами.

Потом Вова согласился и через некоторое время Катюша была дома, выздоровела и развилась, как все дети. В десять месяцев она начала твердо становиться на ножки и ходить около стула. Поставил я ее около стенки, а сам сижу на корточках метрах в двух и зову:

В это время на пороге показалась Люба – сестра Володи. Заглянула в комнату и смотрит удивленными глазами, говорит:

– Какие хорошие слова сказали, Иван Матвеевич, аж слезы проступили.

Начинаем спускаться вниз и мои воспоминания постепенно исчезают. Идем мимо разрушенного дома – бывшей школы-четырехлетки, в которой я учился. Проходим берег, ступаем на куйвату («сухое» – финское слово). Леша остановился и смотрит, не двигаясь с места, потом говорит:

– Когда мы приехали, здесь было море, а сейчас его нет, как оно ушло, дедушка?

– Придет, придет и зальет, убегай скорее! – кричат Катя и Димка, а сами, озорники, смеются и хохочут над неосведомленностью Лешки, впервые приехавшего в деревню.

– Придет через шесть часов, а потом опять через шесть часов уйдет, и так всю жизнь. Море как живое, оно всегда в движении, – отвечаю Леше.

– Неровным его делают ветер и волны. На море почти всегда ветер, ветер гонит воду, а волна делает куйвату ребристой.

Идем подальше от берега. Вся куйвата усеяна кучками песка и углублениями. Это домики морских червей – пескожилов, там они живут и размножаются. Пескожил используется как приманка для лова наваги и камбалы. Увидел Леша кучки и лунки и опять вопрос ко мне:

– Дедушка, а это что? – говорит, указывая на кучки и лунки.

– Где кучка песка, там туалетик, а где дырка, там столовая червей. Я вытаскиваю из песка червяка длиной около двадцати сантиметров и подаю ему. Он не берет, боится.

Леше только еще пять лет. Он читает, пишет, считает, все ему надо узнать, все посмотреть. На рыбалке он не хочет ни от кого отставать, упорно ловит рыбу. Когда Анна Ивановна выловила сига, он тоже захотел непременно поймать серебряную рыбку. Старался забросить удочку подальше, наживить получше, не хотел уходить со щелья. Спокойный и рассудительный мальчик, слушается, ласковый. Подойдет ко мне, сядет рядом и слушает. Вижу, что не хватает ему родительского тепла, возьму на руки, прижму к себе, отойдет от него скука, посветлеют глазенки, опять побежит играть.

Играли они все вместе – Катя, Дима, Леша – в оставшейся передней комнате. Катя «варила, пекла», мальчики носили ей песок, воду, траву. Посмотришь на них и сердце радуется: все они здоровые, бойкие, веселые.

Но вернемся на куйвату, где мы копаем червей. Во время отлива сюда прилетают чайки и чирки, приходят отпускники и пенсионеры с копалёнками (лопатами) на деревянной ручке и с банками для червей. Около Братанов (два больших камня) ходят Екатерина Осиповна и Григорий Андреевич Бездетных, снимают рыбу с продольника, копают червей.

Екатерина Осиповна родилась и выросла в Унежме. Тут жили ее отец и мать Куколевы. Отец погиб на империалистической войне, а мать, Таисия Кузьминична, оставшись с малолетними детьми Катей и Василием, прожила тут тяжелую и безрадостную жизнь. Чтобы прокормить себя и детей-малолеток работала за мужчину: возила на поля навоз, пилила и колола дрова, рыбачила с осени до весны на стуже и морозе, чистила уборные – работала по найму у зажиточных сельчан, а зимой содержала в своей небольшой избушке, где и была только одна кухня, вечеринку. Подросли ребята и стали помогать. Екатерина Осиповна трудилась в колхозе, на лесозаготовках, рыбачила, потом уехала в Мурманск. Там у них с Григорием Андреевичем выросло две дочери и сын. Теперь они все имеют свои семьи. Не забывает Екатерина Осиповна свою родную деревню, с Григорием Андреевичем ездят каждый год. Берут с собой внуков, приезжают дочки, зятья.

Недалеко от нас копает червей Анна Ивановна Кондакова – наша соседка по Заполью с внучкой Олей и дочкой Эллой. Анна Ивановна ежегодно приезжает на лето Унежму. Tут живет ее тетушка Ольга Григорьевна, тут похоронена мать, Анфиса Григорьевна. Сначала Анна Ивановна приезжала в Унежму всей семьей: муж, сама, мать и дочка. Когда умер Веня, стали ездить с матерью и дочкой. Потом, после смерти Анфисы Григорьевны – с дочкой и внучкой Олей. Между прочим, один год не приезжала, жила у сестры в Москве. После она рассказывала: «Живу я в Москве, а сердце болит по Унежме. Хочу ехать, а сестра не отпускает, на огороде надо работать, да ездить на базар торговать. А торговать не могу, стыд и позор сидеть с морковкой да луком под презрительными взглядами людей, собирать копейки. Сижу на рынке, работаю на огороде, а в голове Унежма. Ругаю себя, нервничаю, даже заболела. Еле-еле дожила до осени. А годик этот мне показался длинным-длинным. И вроде я что-то потеряла. Осенью уехала от сестры и сказала: «Больше не жди, не приеду копаться на огороде и торговать».

Анна Ивановна Кондакова

Анфиса Григорьевна Евтюкова,

мать Анны Ивановны

Как и Анна Ивановна, мы тоже копаем червей. Стараются мои внуки Катя и Дима, Алеша смотрит как копать, с какой стороны. Стараются, а не получается. Еще раз объясняю и показываю, как держать копалёнку, откуда начинать.

– От лунки к кучке надо копать, да чтобы лунка и кучка были одного червя! Если неправильно будешь копать, не найти червя. Знаю по себе, что копать червей дело нелегкое, нужна практика и сноровка.

Пока нет ягод, все свободное время мы бываем на рыбалке. Есть у нас продольники, помахалки (удочки), и мы ежедневно ходим ловить рыбу на горбыли (щелью) или в реку. Накопав червей, забираем удочки, корзину и идем ловить камбал на помахалку. Наживляем крючки червяками и забрасываем помахалки со щелий в море. У Леши помахалка маленькая, по росту. Подходит вода, подходит рыба. Вытаскиваем наши орудия лова, а на них по две, а иногда и по три камбалы. Вот Димке клюнуло сразу две, Леша вытащил одну, Володя три. У мальчишек в глазах огоньки, бегают с камбалами, пускают их в ляги, смотрят, как они плавают. Хотя рыба клюет хорошо, а Володе такая рыбалка не нравится:

– Что это за камбала, вот на реке половить бы щук да окуня!

– Ну дак сходишь и на реку. Пошел бы я с тобой, да далеко надо брести по траве и болоту.

В корзине у нас килограмм пять рыбы и я объявляю:

– Дедушка, еще немного половим. Ну, пожалуйста, дедушка! – просит умоляюще Димка.

Потом Дима и Леша научились рыбачить и стали ходить на горбыли одни. Раз приходит Дима и говорит:

Он принес корзину и показывает на дне ее семь маленьких камбаленок, одна из них без головы. Беру ее за хвост и спрашиваю:

– Дима, а эта камбала тоже попала на крючок в заглот?

– Все на крючок, – тараторит Димка, довольный удачной рыбалкой. Потом Дима освоил лов помахалкой и вылавливал по двадцать-тридцать камбал.

Димка, наш внук – боевик, шалун и непоседа. Он везде успевает. За один день в Унежме узнал всех, завел с ребятами знакомства. Особенно большая дружба у него была с Вадимом – внуком Бездетных. Кроме того что они ловили рыбу вместе, еще и катались на плоту, совершали похождения на вараку, играли в «фантомаса», строили крепости из песка, и многое другое. Они так подружились, что всегда ходили вместе. Дима – заядлый рыбак. Он готов ловить рыбу днем и ночью. Когда ловит рыбу, забывает есть и пить, готов целыми днями сидеть у моря. Еще одна хорошая черта в его характере – говорить все начистоту, правду. Он никогда ничего не скрывал, был искренен. С Вадимом они, конечно, фантазировали, но это не в счет, у мальчишек это от природы. С рождения у него было пристрастие к технике. Еще в кроватке он разобрал на части два будильника и магнитофон. Был он у нас в Мурманске годовиком и старше, жил подолгу. И тут его пристрастие к технике тоже сказывалось. Он собирал все бытовые электрические приборы, включал их, смотрел на них. Единственно, чего он боялся, это пылесоса, поэтому за пылесос не брался. Зимой у него заболел зуб и Рая повела его к стоматологу. Посадили его в кресло, а врач незаметно подобралась к зубу и энергичным рывком удалила его. С ревом, криком и со слезами выскочил Дима из кресла.

– Такие большие, а маленьких детей обижаете, больно делаете, больше не приду к вам!

Другой раз они ходили с бабушкой в парикмахерскую. Диму подстригли, освежили и сказали:

Дима идет по залу и видит: сидит мужчина в кресле и все лицо в мыле. Он такого никогда не видел. Подошел и говорит:

Это отступление, как говорится, из истории, а сейчас продолжим разговор об Унежме. Ходили мы с Володей к Камбальему острову в реку торбать на продольник. Катя, Димка, Алешка не отставали. Там на острове они сидели на берегу, играли, а мы в болотных сапогах спускались в реку и ловили камбал, иной раз приносили по корзине рыбы. Варили из нее уху, пекли рыбники, сушили.

Домашними делами и стряпней занимались Рая и Галя. Каждый день они пекли пироги, плюшки, варили суп, кашу, иногда яичницу. Пообедав, мы сидим и разговариваем. Ребята наши ушли играть. Павлик, которому всего два с половиной года, дома. Его лучшая игра – молоток и гвозди. Он сидит дома с бабушкой или на море, где комаров нет, иначе они его заедят. Скачала он боялся бани, обходил ее стороной, а потом привык. Баню любили все, даже ребята парились на полке.

Через некоторое время смотрим: Павлика в комнате нет. Галя сунулась к окну и бегом на улицу, мы за ней. А он, шалун, снял крышку с колодца и смотрит в него, а ножонки уже на весу. Успела Галя, схватила за ноги, вытащила. Нагнал он тогда на нас страху!

В августе началась морошка. Ходили за нею почти каждый день, и все на одно и то же место, к Тухручью. Ею заполнили свободные ведра, тазики, банки, кастрюли. Петровна сходила к тете Лизе, принесла еще десять литровых банок, но этого оказалось мало. Сидим, обедаем и рассуждаем, куда складывать ягоду. Кто предлагает в ящики, другие – ссыпать в угол.

– Будем в рукомойник, как в Простоквашино! У Шарика, Матроскина и Федора тоже не хватало посуды, дак они сливали молоко в умывальник.

– У нас тоже Простоквашино! Ура! Ура! – кричат внуки.

Все смеются. Ребята выбежали на улицу и кричат:

– Что у вас за веселье? Ребята кричат о каком-то Простоквашино.

– А помните мультфильм про Матроскина, Федора, Шарика, почтальона Печкина и Галку? – кричит Катя.

– У них некуда было сливать молоко, а у нас нe во что складывать морошку. Вот мы и решали назвать наш хутор Простоквашино!

– Ну теперь ясно. Только не Простоквашино надо назвать, а Морошкино.

– Ура! Морошкино, Морошкино! – кричат ребята.

Все смеемся до упаду. Павлик кричит, рад всеобщему смеху.

Но избыток морошки скоро у нас кончился. Вениамин Петрович подготовил бочки и стал принимать ягоды для Рыбкоопа. Ежедневно по два-три ведра мы сдавали ее на склад. Когда посчитали, оказалось что мы сдали 209 килограмм, больше всех на деревне. На вырученные деньги купили Кате коврик к кровати.

Морошку ели, как говорят, до упору, с сахаром, с молоком, с водой, в пирогах, в ватрушках. Вкуснятина, незаменимый витамин, благотворно действует на сердце, желудок, кишечник. Уходили за морошкой обычно после утреннего чая, в девять-десять часов, по проторенной в траве тропке. У взрослых по ведру, у Кати бидончик, у Димы и Леши по корзине. Через три часа посуду заполняли до краев, уминали, чтобы не оседала дома.

Положив ведра в рюкзаки, идем домой. Я шагаю сзади ребят. Меня догоняет Толя Куколев – фантазер, краснослов, баюн. Знаю, что он любит поговорить по досюльному, а мне хочется послушать, как говорили раньше в Унежме. Прихрамывая, он догоняет меня.

– Соседушко, а дорога-то порато худая, ухлябался, ножонки не идут! – говорю я ему.

– Ты ведь нонце в городах живешь, дак сказал бы, пусть дорогу сделают!

– Говорил! Меканце запланировали на двадцатую пятилетку.

– А теперь не такой, как оногдысь, не сделать одному, а гопники разбежались. Ну, ладно, к весне всех соимаю, да посажу на цепи, батогами нахлещу, велю сделать осфальт, как в городе, штобы ходить за морошкой было легче.

– Да уж где там асфальт, хоть бы куйватну дорогу!

– Гопники сделают осфальт. А на Великой вараке, на самой макушке, построю дворец с большими окольничами да высокими хоромами для курортников, штобы сидели с матерушшими помахалками и ловили рыбу из окон, да сдавали мне для плана. А тебе срублю домицек на Средней вараке окольничами на болото, штобы видел где морошка.

Дорога стала крепче, виднеются дома, а поговорить еще хочется.

– В воскресенье-то у нас престольный праздник, Ильин день.

– Дак знаю. Только я к нему не подготовился. После морошки ничего не могу делать – повалюсь и засну, а суббота тоже не работа – в субботу баню топят, блины пекут, говорили мужики, а в воскресенье празднуют, вино да водку пьют. Уж после праздника позову кого-нибудь из баб зень да потолки да лавки пошоркать голиком со щелоком да с песком. Оногдысь сам шоркал вехтем, да упал со стула на косичу, россек да и не помню сколько валялся. Очухался утром, а подо мной ляга крови.

– А как же. Надо помытча да и похвостатча! Работы-то у меня много: надо пецку переложить, да хоромы перекрыть, да камбал на сушье половить, да телятишек пасти. Бывало, везде успевал.

– Было дело, хозяйничал немало. В досюльни-то времена нацальницал над всем побережьем: за морем смотрел и за судами успевал глядеть и на земле знал что деетця. Все видел с вышки со смоленишной. Там был у меня поворотный круг, штобы ветром заведовать. Куда поверну, туда и ветер задует, куда скажу, туда и суда пристанут. Поломали ребятишки поворотной круг, а нового сделать не могу.

Подходим к домам. Толин дом на самом краю деревни от Смоленихи. Дом не старый, но стал оседать, как и наш. Живет в доме он один, иногда приезжает племянник Витя, мальчик лет 10-12, вместе телят пасут, ловят рыбу, ходят за ягодами. Жизнь у них холостяцкая. Печку топят, когда надо испечь хлеб. Кстати, особо следует отметить, что хлеб Толя печет отменный: душистый, пропеченный, с красной поджаристой корочкой. Ешь этот хлеб и еще хочется. Всё время пока мы ездили Толя пек нам хлеб. Его хлеб, пожалуй, самый лучший в Унежме. Узнала об этом Ольга Григорьевна, смеется и говорит:

– Есть и очень хороший – Толя Куколев! – отвечаем мы.

Булочки, плюшки, пироги печем дома, а вот с хлебом не управляемся, нет опыта.

Ребята мои уже дома раздеваются и умываются. На столе самовар, рыбники, пироги, плюшки, все вкусное, мягкое, сладкое. Пить хочется после жары, по три бокала выпиваем. Нигде так не хочется пить и есть, как в Унежме. Причина видимо тому чистый морской лесной воздух, обилие зелени.

В один из воскресных дней все мы ходили на Смолениху, а вечером зашли к Бездетным, потом к Ольге Григорьевне. Везде угощали и поили чаем. Вечером легли спать, ничего не подозревая. А ночью разразился шторм, да такой сильный, что волны доходили до нашего дома и заливали кровати. Утром нехотя встал Леша в мокрых трусах, за ним Дима.

– Почему такое случилось, не знаю, – говорит Лешка.

– Был шторм, море было у нашего дома, – отвечаем мы. – Волной залило ваши кровати, вот вы и мокрые.

– Правда было так? Я ничего не слышал, ни ветра, ни моря, – говорит Дима, поверив нашей шутке. Мы все смеемся, а они под хохот переодеваются в чистое и сухое. Не закончили пить чай – идет Володя с рыбалки, злой, что редко с ним бывает.

– Как нет? Дядя Иван Максимович носил с реки метровых щук, килограммовых окуней, недавно ходили Валентин и Федор Варзугин, принесли полный кошель щук и окуней, – говорю я.

– Не видел ни одного всплеска, ни одной малявки. И реки нет, одни камни, – заявляет уверенно Володя.

Второй раз на реку они ходили с Галей. Принесли одного окуня. Значит, в Унежме-реке рыба еще есть: не задушили ее бензин и масла, сливаемые лесозаготовителями в реку, не погубила ее щепа и кора, всевозможные отходы лесопилен и деревообработки.

Семья Ульяновых в Унежме. Слева – Иван Матвеевич.

Началась черника. Первые ягодки собрала Катя. С каждым днем их становилось все больше и больше. С Варничной, с Великой варак носили корзинами, ведрами, бидонами, мяли с сахарным песком и ели, пекли пирожки и ватрушки. Ребятам так понравилась свежая черника, что совсем забыли морошку, а когда ее подавали на стол, не ели.

Набрав черники, стоим на самой вершине Великой вараки, отдыхаем и любуемся красотой. Вокруг такая тишина и безбрежность, такое чарующее небо и такое же голубое-голубое море, как в Крыму. Белое море! Так и хочется петь: «Белое море» вместо известной песни «Черное море». Кому черное, а мне нравится Белое, лучше его нет. Пусть оно неприветливое, порой сердито, ветрено, пусть здесь нет песчаных пляжей и лазурных лагун, но оно мое, родное. Море не бездушно, оно все время меняется, приходит и уходит. Оно может быть разным: то густо синим до черноты в яркий солнечный день, и его назвал бы я Синим. В ненастье оно бывает свинцово-серым с белыми гребешками валов и его можно назвать Серым. Но есть время, когда оно спокойно: в отлив, на закате и восходе солнца море застывает как зеркало, тогда оно белесого цвета как и небо, и кажется нет ни моря ни неба, а есть белая стихия, и тогда оно действительно Белое.

Хорошо жить у моря! Тут всегда свежий, солоноватый, чистый воздух, много света, бодрящий ветерок. Сейчас прилив. Море подошло к берегам, заполнило речки и ручьи, губы, закрыло турницы и камни. Вдали река Унежма – большая и широкая, заполненная водой, блестящей извивающейся лентой она уходит на юг. Слева, справа и сзади море, только с юга небольшой перешеек суши – деревня на полуострове.

Море наше, морюшко. Никто и никогда не ругал его, всегда относились к нему ласково, с уважением. «Отзовешься неладно, рассвирепеет!» – говорили поморы. «У моря жить – с морем дружить», – исконное правило рыбаков. Из поколения в поколение передавалось это правило, любовь и почет к морю не угасали. Море кормило, одевало и обувало, оно давало рыбу, соль, морского зверя. По нему ходили на Мурман ловить треску, плавали в Норвегию продавать рыбу, а там закупали необходимые товары для себя.

Море наше холодное. Но в хорошую летнюю теплую погоду дети и подростки купались по много раз в день, особенно на небольших глубинах, где вода прогревается солнцем. Будучи в отпуске, мы тоже ходили к морю, раздевались и бродили по лягам (лужам), в которых вода теплая, как парное молоко. Дима с Вадимом не уходили от моря: то ловили рыбу со щельи, то катались на плоту, то купались. Несколько дней подряд вода была теплая, как в южных морях летом, мы все купались и плавали долго, заходили в воду глубоко и не чувствовали ее холодной. Через несколько дней захотели повторить купание, но увы... вода была уже холодная.

В конце августа у Гали и Володи кончался отпуск и мы стали собираться домой. Вечером накануне отъезда пошли прощаться с морем. Была полная вода, и на песке у прилива Володя развел костер. Все сели около него, смотрели на море, острова, вараки и деревню.

И вот отъезд. С ведрами, коробками, узлами рано утром идем на берег к лодке. Вениамин Петрович, наш капитан, уже около мотора: проверяет и заправляет двигатель.

Отталкиваемся от щелья. Веня заводит мотор и берет курс на Корепалку.

– До свидания, Унежма! – кричу я, а за мной подхватывают все сидящие в лодке:

– До свидания, Унежма, до свидания, вараки! Мы еще приедем!

Все смеются над Павликом, над его неожиданной выходкой. И он смеется. Только не слышно смеха Вениамина Петровича. Смотрю: сидит он съежившись, опустив голову ниже обычного, а в уголках глаз скупая мужская слеза блестит. Расчувствовался Веня, жалко расставаться с шумной нашей компанией. Но он быстро поборол слабость и говорит:

– Приезжай, милый, пока дядя Веня жив и здоров! Встречу в Нюхче на лодке.

[1] Для справки: месячная зарплата человека со средним образованием в те годы составляла 80-90 рублей в месяц, с высшим образованием 120-140 руб. в месяц. (Примечание составителя).

[2] «Деревушкой среди трех скал» назвал Унежму писатель и краевед Г.П. Гунн. Так называется глава об Унежме в его книге «Онега впадает в Белое море» (Москва, «Мысль», 1968 г.)