Бабушка Фиса

(Об Анфисье Григорьевне Евтюковой, ур. Куколевой)

Мои самые яркие детские воспоминания, связанные с бабушкой Фисой – это восхитительный аромат свежеиспеченных в русской печке черничных и морошечных пирогов, заплывающий к нам из горницы ранним утром; горы вкуснящей сушеной камбалы на печке, которую мы с наслаждением щелкали как семечки долгими вечерами, шушукаясь и пугая друг друга страшными байками; рыбалка со щелий на Варничной вараке, где я однажды вытащила огромного серебристого сига; походы весной на луду Пеньково за чаячьими яйцами, которых было там видимо-невидимо… Да мало ли еще осталось воспоминаний в моей памяти, ведь я жила в Унежме каждое лето и даже оставалась в деревне на зиму. И лучше места на земле для меня не существовало. До сих пор рвется душа на малую родину, хоть и не осталось там больше никого из моих родных и дома превратились в развалины.

Бабушка, добрейшей души человек, никогда не повышала на нас, непосед и проказников, голоса, не ругала за озорничания. Впрочем, этого и не требовалось от нее, потому что мы, ее внуки, так любили и неосознанно уважали бабу Фису, что достаточно было одного строгого слова, чтобы мы урезонились. Я до сих пор поражаюсь ее терпению, ведь в избе на лето собирался целый выводок внучат, и всех надо прокормить, обстирать, обиходить. Еще поражаюсь мужеству, с которым она водила кучу ребятишек мал мала меньше пешком из Нюхчи по диким лесам и болотам в родную деревню, а это почти 30 километров.

Ярко всплывает в памяти один случай (мне было около пяти лет). Чтобы поспеть к отливу, когда море еще убывает и не повернуло вспять, надо было выходить из Нюхчи за много часов, ведь скорость ходьбы у детей какая – топ да топ (а собиралось нас тогда пять или шесть «клопов»). Вот и получилось, что через реку Ухту, что в пяти километрах от Нюхчи, нам пришлось перебираться в полную воду. Лодка, как назло, оказалась на противоположном берегу. Бабушка решительно пошла вброд через эту бурную, каменистую, с сильным течением речку. Я помню, какая паника нас охватила, когда ее стало сносить мощным напором воды, которая становилась ей уже по плечи, норовя и вовсе скрыть с головой. Мы, конечно, испуганно раскудахтались, дружно бросились реветь и звать ее обратно. Но бабушка упорно боролась с рекой и шла вперед. Наконец добралась до лодки, благополучно переправила всех нас на другой берег, и мы потопали за ней по нескончаемому, как нам казалось, унежемскому тракту. Благо, что в те времена он не совсем еще заболотился и не зарос молодой порослью, потому что деревня наша тогда еще была жива, и по этой дороге туда и обратно частенько ходили люди. Помню, сколько же радости было, когда мы, наконец, выбрались из этих комариных дебрей к морю, и перед нами распахнулся бесконечный простор, а вдали вырисовались очертания трех варак. До Унежмы оставалось 12 километров, но это был уже нетрудный путь – по плотной куйвате (морскому дну) идешь как по асфальту, а главное, чувствуешь, что ты уже дома.

Варвара Евсеевна Куколева

Анфисья Куколева, коренная поморка, родилась в 1907 году. Отец ее погиб на Первой мировой войне, так что его маленькая Фиса почти не помнила. Растила Анфису и ее младшую сестренку Ольгу их овдовевшая мать, Варвара Евсеевна Куколева. Бабка Старка, как мы ее прозвали, невзирая на все жизненные тяготы, прожила долгую жизнь (в нашем роду много долгожителей). Даже я, родившаяся в 1961 году, смутно помню ее. Была она высокой сухопарой женщиной с суровым лицом. Характером отличалась крутым и деспотичным.

Жила Варвара с дочками бедно – без мужика, да еще с детьми, сильно не разбогатеешь. Их крошечный домишко (хозяин не успел справить новую избу) прижимался к самому краю «скалки» возле церкви. Девочки, как могли, помогали матери по хозяйству, ловили рыбу, собирали грибы и ягоды, одним словом, работали не покладая рук.

Худо-бедно, время шло, и выросли девчонки. Анфиса превратилась в настоящую красавицу – высокая, статная, с роскошными русыми волосами и правильными аккуратными чертами лица. Характером, в отличие от своей бойкой, неугомонной сестры, вышла скромным, застенчивым, но твердым. Не минуло ей и пятнадцати лет, как вышла она замуж за Ивана Михайловича Евтюкова, сына зажиточного судовладельца, и упорхнула из родного гнезда.

Любопытна история ее замужества. Ваня заприметил красавицу Анфису, влюбился в нее без памяти и просил родителей благословения на женитьбу. Но отец наотрез отказал сыну: не хотел брать в богатый дом бедную девушку, хоть и соглашался, что красива, работяща Анфиса, да и нравом выдалась славным. Вот тут-то его сын (мой будущий дед) и показал свой решительный мужской характер, заявив, что если не разрешат ему жениться на любимой, то уйдет навсегда из родительского дома. Подумали, повздыхали мать с отцом, да делать нечего – дали добро на свадьбу. Что еще оставалось им – не хотели терять любимого младшего сына, наследника и продолжателя вековых традиций рода Евтюковых. Так вошла Анфиса в многолюдную семью (у Ивана было еще четыре брата). Что интересно, поначалу поселили ее на втором этаже в девичьей светелке, и жила она там до совершеннолетия, не имея близких отношений с милым ее сердцу Ваней (так решили родители). Что называется, жена при муже да без мужа. Со временем, конечно, совместная жизнь их потекла своим законным порядком. Иван промышлял рыбу на Мурмане, Анфиса хлопотала по хозяйству, занималась появившимися детьми, ухаживала за скотом. Всюду поспевала легкая на подъем, работящая невестка Михаила Дмитриевича Евтюкова.

В семье молодых царили любовь и согласие. Так бы и продолжалась, наверное, счастливая жизнь Анфисы с Иваном до конца их дней, если бы не грянуло раскулачивание, распотрошившее веками установленный уклад деревни. У Евтюковых, как у одних из самых зажиточных, экспроприировали суда, магазин, сельскохозяйственные орудия (сенокосилки, молотилки и пр.) вместе со скотом, опустошили закрома с зерном. Отобрали, конечно, и роскошную двухэтажную избу в центре деревни. Но когда комиссары, обыскивая дом, нашли в печи припрятанное хозяином на черный день золотишко, сердце главы семьи не выдержало. Михаил Дмитриевич Еврюков скоропостижно скончался от сердечного приступа. Ведь все, что было нажито трудом не одного поколения, пошло прахом. Его многочисленная родня, кто как мог, разбежалась из родной деревни. Второпях покинула Унежму и семья деда. Подались они в Мурманск, подальше от всего этого кошмара.

Со временем репрессии немного поутихли, потому что ссылать из деревни было уже некого, взять тоже было больше нечего: все разграбила новая власть. Даже Никольскую церковь хотели растащить на дрова, да, к счастью, бабы деревенские во главе с сестрой бабушки Ольгой (моей тётой) грудью встали на защиту унежемской святыни, не дали разрушить церковь. Она и по сей день стоит, всеми заброшенная, в центре мертвой деревни, как немой свидетель процветания, разорения и гибели древнего поморского села. Покосившаяся, вросшая в землю, без крестов и полов, с редкими прогнившими досками на крыше – недолго ей, поруганной, осталось коротать свой век. Когда в Унежме был создан рыболовецкий колхоз, она служила сельчанам клубом, а затем и того круче – коровником. Видно, забыли все святое оставшиеся жители, учились жить по-новому.

Мои дедушка с бабушкой с многочисленными детьми оставались в Мурманске. Дед Иван учился в мурманском мореходном училище, бабушка Фиса воспитывала детей. Двое умерли в младенчестве от разных болезней. Оставшихся в живых было четверо: Анна (1925 г.р.), Галина (1932 г.р.), Анатолий (1935 г.р.) и Алла (1938 г.р.) – моя будущая мама. Но недолго длилась относительно спокойная жизнь Евтюковых: грянула еще более страшная беда, Великая Отечественная война. Дед был мобилизован и направлен служить на военный корабль, приписанный к Мурманскому порту. Это была поистине удача: хоть и рисковал он жизнью, уходя на задания, хоть и изводилась, томясь ожиданием, Анфиса, но все же возвращался Иван домой, к жене, к детям. Первые два года войны так и жили они – страх расставаний и радость встреч. Увольнительные Ивана становились для семейства не только праздником души, но и живота. Дело в том, что комсоставу судна (а дед служил помощником капитана) полагались приличные пайки, и он, конечно, все что мог приносил жене и детям, помогал и деньгами. Так что, можно сказать, жили они по тем временам более-менее сытно. В 1941 году в семье появилось прибавление – родился сын Валера. Но недолго оставалось Анфисе радоваться хоть такой жизни, если учесть, что большинство женщин военных лет жили лишь одной надеждой на редкие весточки с фронта.

А фронт уже приближался к Мурманску со стороны моря, участились бомбежки, и в 1943 году началась эвакуация. Первыми отправили в Архангельск многодетные семьи. Вот тут-то и начались настоящие мытарства бабушки. Ее с оравой малолетних детей запихнули в теплушку, в которой возят скот, и долго, с бесконечными стоянками на станциях, повезли в Архангельск. Вконец измотанные дорогой, они добрались до пункта назначения и приютились у двоюродной сестры – бабушки Марии (мы звали ее бабой Маней). Теснились в одной комнате в восьмером – у Марии была еще дочка Роза. Баба Маня была строгой женщиной, а чистюля – не приведи Господи! Сердилась из за любой упавшей со стола крошки или вещи, положенной не на свое место. Не мудрено, что тяжело ей было ужиться с таким количеством детей, создающих бесконечный беспорядок. Но и это бы еще ничего, да случилось несчастье – умер от пневмонии младшенький Валерочка. Баба Маня в отсутствие бабушки не доглядела и застудила мальчонку. Он схватил двухстороннее воспаление легких, спасти его не удалось.

Но жизнь неумолимо течет по своим законам. Закончилась ненавистная война. Невзирая на тяжелые жизненные условия, надо было поднимать, учить подрастающих детей. Не зная отдыха, работала она на четырех работах – посудомойкой, поварихой, уборщицей и сторожем в столовой. Дети почти не видели маму, росли, как могли, старшие помогали младшим. Зато были сыты, обуты и одеты. По рассказам моей мамы, старшая сестра Анна была еще той модницей – платье не платье, туфли не туфли. Следующим за ней Гале и Алле доставались обноски, но и они старались украшать свои наряды – то кружевной воротничок, то бантик к блузке придумают. На всех танцах не знали отбоя от кавалеров. Вот только Галя пошла в маму, уж слишком застенчивая была, не в пример сестрам.

Бабушка старалась ни в чем не отказывать детям, ради них она совсем забыла себя – недоедала, недосыпала, искалечила бесконечным мытьем посуды руки, заработала ревматизм, стенокардию, диабет. А ведь был у нее случай облегчить свою жизнь!

Появился как-то в их столовой мужчина, и попросил заведующую познакомить его со вдовой с детьми. Вся его семья погибла во время бомбежек в Ленинграде, и решил он помочь другим сиротам, коль не сумел своим. Та лучшей кандидатуры, чем Анфисья, и искать не стала – трудолюбивая, спокойная, скромная, да и детей как раз кучка. Бабушка этому мужчине сразу понравилась, стал он захаживать в столовку, приносил ей цветы, а детям сладости. Одним словом, ухаживал и хотел жениться. Да только не решилась бабушка пойти за него, хоть и симпатичен он ей был – серьезный, порядочный, не наглый. Большую роль в ее отказе сыграла старшая дочь Анна, которая с юношеским максимализмом категорически воспротивилась появлению в их семье постороннего мужчины. Но все же, я думаю, не это стало главным в решении бабушки – не могла она переступить через жизнь, прожитую с любимым мужем, тем более, что еще так свежи были воспоминания. Такая вот она была: любовь – так на всю жизнь, верность – так до гроба.

Взрослые дети каждое лето приезжали в Унежму со своими семьями. Все (кроме моей мамы) обожали деревню и каждую зиму не могли дождаться, когда же, наконец, они смогут вырваться из города к Белому морю и Унежме. И мы, внуки бабушки Фисы, как только повставали на ноги, словно саранча заполонили ее дом. Бабушку это, похоже, нисколько не обременяло, скорее радовало. Ведь когда дом наполнялся детскими голосами, жизнь словно расцветала, приобретала новый смысл, и Анфисья чувствовала себя вновь любимой и нужной.

Анфиса Григорьевна Евтюкова (справа) с дочерью Галиной,

зятем (слева) и внуком Сашей в Архангельске.

С годами все труднее было бабушке справляться с хозяйством, болезни давали о себе знать. А ведь надо было и дров натаскать с моря, напилить, и сена для скота заготовить, и червей насушить, чтобы было с чем ходить зимой за навагой, да мало ли дел в деревне без связи с внешним миром, без электричества, без воды и прочих удобств цивилизации. Вот и пришлось ей сначала распрощаться с коровой, а потом, гораздо позднее, и со стадом серок, так звали мы овец. Стала бабушка на зиму уезжать в город, к дочкам, чтобы быть поближе к врачам и лекарствам. Не единожды попадала она в больницу с сердечными приступами, а в последние годы и вовсе держалась на одних таблетках. Жила то у одной, то у другой дочери, в зависимости от необходимости ее присутствия. Помню, со мной сидела во время моих простуд и ангин (хотя, надо сказать, болела я редко). Дочки, конечно, были рады ей, и ни в какую не хотели отпускать в деревню, куда она постоянно рвалась. И все же однажды (а было это весной 1978 года) взмолилась Анфисья, выпросилась домой, словно почуяла сердцем, что может никогда больше не увидеть родные места. Дойти пешком до деревни у нее уже не было сил. Помог Толька Мартемьянов, мой повзрослевший дружок, отвез ее из Нюхчи на телеге. Я до сих пор с трудом представляю, как они выбрались на берег: с моря дорогу отрезает километровая полоса тресты выше человеческого роста. Когда входишь в этот «лес», видишь перед собой сплошную стену травы, вверху – клочок неба, а под ногами одни колдобины и рытвины, заполненные водой. Но как-то продрались они через эту преграду. Бабушка потом говорила сестре, что доехала до Унежмы как королева.

Только недолго довелось пожить ей в родной деревне. Успела лишь вымыть в доме шкафы, полки, полы. Не захотела жить у тёты, хоть та и настаивала, решила поселиться в своем доме, где каждый закуточек, каждая половица напоминали о прошлом. Тёта рассказывала потом, что буквально на второй день по приезде ушла Анфисья домой на другой конец деревни. Ушла, да и запропастилась. Они с Веней выглядывали ее в бинокль, потом не выдержали и пошли к ней, да только не застали ее уже живой. Лежала бабушка у порога дома, рядом были рассыпаны таблетки.

Вот ведь как получилось – словно предчувствуя кончину, собралась так срочно Анфиса на родину. Дом вымыла, словно перед расставанием. Ведь хотела она умереть в Унежме, где родилась, выросла, вышла замуж и вырастила детей. И всегда мечтала быть похороненной рядом с матерью, у любимого Белого моря. Так судьба и распорядилась, исполнила последнее желание замечательной женщины – Анфисьи Григорьевны Евтюковой.

Отклики на рассказ "Бабушка Фиса" в интернете.