Костя собирается на рыбалку. Фрося тоже заядлый рыбак, она привезла с собой крючки и леску. Решаем идти на рыбалку все вместе. Фросины крючки для местных условий не годятся, но здесь и без них достаточно удочек. Процедура рыбной ловли мне знакома – сама ловила когда-то, правда много лет назад. Но для моих спутников все в новинку. Сначала надо накопать морских червей-пескожилов. Дождавшись отлива, идем по ребристому морскому дну, усеянному ракушками (по-местному «куйвате») на Камбалий остров слева от Великой вараки.
Сейчас до него можно дойти как по асфальту, не замочив ноги, а во время прилива глубина воды достигает двух метров. «Домики» морских червей хорошо видны на песке, особенно в солнечную погоду. Там, где кучка – там хвостик (червь пропускает песок через себя, переваривая только органические элементы). Там, где лунка – там голова. Копать надо от кучки к лунке, против движения. Все вроде просто, есть только одна проблема – определить, какая лунка к какой кучке относится, вокруг их так много! Здесь явно нужен опыт. Важно не перерезать червя, а уж если перерезать, то чтобы в руках осталась голова – голову рыба уважает больше, чем хвост.
Костя ловко и быстро копает червей. Вот они уже медленно шевелятся в консервной банке. Штук 15 вполне достаточно. Я беру небольшую лопату с короткой ручкой, по-местному копаленку, хочется тоже попробовать. Начинаю копать, но червей нет. Только минут через 5 натыкаюсь, наконец, на червя, который быстро-быстро уходит в землю. Да, все не так просто, как кажется. Но тренироваться больше некогда – вода скоро начнет прибывать. Идем дальше. На плоских камнях у самого острова лежат три длинные удочки. Раньше их называли помахалками, но все меняется и даже в Унежме появляется новый слэнг. Теперь это махавки. Их три, а нас четверо. Костя уходит в лес и скоро возвращается с длинной палкой, на ходу обстругивая ее перочинным ножом. Пока идем к реке, на палке появляется леска, на ней – несколько небольших крючков. Через 5 минут удочка готова. Но где же река? Ее не сразу разглядишь в бескрайних просторах блестящей на солнце куйваты, кое-где залитой водой, кое-где усеянной огромными валунами. Но вот мы видим ее русло, сейчас, во время отлива, совсем узкое. Подходим к самой воде, насаживаем червяков. Морские черви большие и толстые, раза в два длиннее и толще дождевых, с драконьим гребнем по спинке. На каждой леске – 4-5 крючков, для крючка достаточно четверти червя. Кровь у них красная, совсем как человеческая, когда разрываешь червя, брызжет в разные стороны. Фрося сначала брезгливо отворачивается, но вскоре сама начинает насаживать наживку на крючки. Закидываем удочки. Сначала не получается – палка длинная, тяжелая, леска путается, крючки норовят зацепиться за одежду. Да, сноровка явно потеряна. С четвертого закида леска, наконец, ровно легла в воду. Поплавков на леске нет, дальний конец палки просто опускаешь на дно, другой держишь в руке, чтобы чувствовать, когда рыба начнет клевать. Здесь ловят камбалу. Вода приходит и уходит, а рыба остается в русле, прижимаясь ко дну.
Первую рыбку поймала Фрося. За ней вторая, третья. Вот и я чувствую поклевку. Выдергиваю удочку, блестящая камбала срывается с крючка и падает обратно в воду. Здесь тоже нужно умение. Вторую рыбку удается поймать, но снять ее с крючка не так-то просто. Наконец и это удается, но по рукам и по рыбе размазана рыбья и червячная кровь. Надо ее помыть. Опускаю в воду, но добыча выскальзывает из рук и благополучно уплывает. Первый и второй блин комом.
Но вот ко всем приходит опыт. Мы поочередно выдергиваем из воды удочки, иногда камбалы попадают сразу на два, а то и на три крючка. Громко смеемся, радуемся каждой удаче, обсуждаем размер рыбы, способы снятия ее с крючка. Иногда снять удается так, что червяк остается на месте. Нежно светит солнышко, река и куйвата блестят на солнце, аж глазам больно, комаров нет совсем – сюда они не долетают. Хорошо!
Вода начинает прибывать. Сапоги у Фроси короткие, вода доходит уже почти до их верха. Все труднее и труднее чувствовать поклевку. Надо уходить, иначе будет не выбраться – зальет. Сматываем удочки и пытаемся вытащить ноги из жидкой няши. Со второй попытки это удается, но воды уже много, Фросе заливает сапоги. «Слишком короткие, в следующий раз надо брать болотники», - говорит она и смеется. Оставляем удочки на том же камне, где и брали, еще какое-то время сидим, любуясь пейзажем. Фрося достает маленькое карманное зеркальце в пластмассовой оправе в виде ракушки, кокетливо поправляет прическу. Счастливые, идем домой.
Чистят рыбу здесь мужчины. Женское дело – варить и жарить. Рыбы много, хватит на то и на другое. Чистим картошку для ухи, достаем огромную сковородку, которая ставится сразу на две конфорки, обваливаем рыбу в муке с солью, и вот она уже громко скварчит в кипящем масле. Ах, какая вкуснятина!
После обеда идем купаться. Купаться нужно в полный прилив. Во время отлива морское дно нагревается и прибывающая вода быстро становится теплой. Идем к бывшему колхозному складу, что возле Великой вараки.
Здесь два небольших заливчика, разделенных каменной грядой, вода в них тихая и прозрачная. Женщины купаются в одном, мужчины – в другом. Купаться в купальниках – преступление, ощущение воды, ласково обтекающей обнаженное тело, непередаваемо.
После купания опять собираемся вместе, садимся на теплые камни-щельи. Поднимается легкий ветерок. Похоже, мы искупались вовремя, погода явно меняется. Вдруг кто-то замечает в море темную точку, медленно движущуюся от мыса Сосновка в сторону маленького каменистого островка неподалеку от Унежмы. Что это? Лодка? Но для лодки вроде слишком мала. Может быть, это лось, плывущий на остров? Но разве лоси плавают? Оказываются, плавают. Верится с трудом, но охотникам виднее. Пытаемся приблизить неопознанный объект в объективе фотоаппарата. Нет, вроде все-таки лодка. Фотоаппарат больше не приближает, но приближается сам объект. Вскоре самому зоркому из нас удается разглядеть двух человек в лодке, и вроде это две женщины. Странно. Наверное, это мои англичане. Но почему с Сосновки? И почему двое? По моим сведениям, их должно быть трое, и среди них только одна женщина. Ветер усиливается, на море появляется рябь. Двое в лодке должны успеть доплыть до острова, пока не разыгралась непогода. Куда они плывут? Островок совсем крошечный, там даже деревьев-то нет. Напряженно следим за движением. Вот лодка уже совсем близко, вот скрылась за островом, в этом самый момент налетает сильный порыв ветра и на море появляются белые барашки. Но загадочные незнакомцы, слава Богу, уже доплыли, иначе им бы сейчас не поздоровилось. Успокоенные, идем домой. Завтра, наверное, можно ждать гостей.
Вечером этого дня была баня. В деревне только одна баня – Ольги Григорьевны. Но хозяйка умерла этой зимой. Сейчас баня ничья, кто первый начал топить, тот и хозяин. После бани долго сидим в темной комнате. У нас с собой есть свечки, маленькие, в алюминиевых плошках, купленные по совету нашей с Фросей подруги Светы. Она говорила, что такие свечки дольше горят. Зажигаем свечки, но нас ждет разочарование. Света они дают совсем мало, даже если поставить их повыше. Приходится зажигать сразу несколько. Пламя колышется, отбрасывая на стены призрачные блики, Фрося переставляет свечи в разном порядке, выкладывая узоры. Хозяева спят, Володя тоже. Нам с Фросей спать не хочется. Сидим тихо, чтобы не разбудить спящих, глядим в окно, разговариваем шопотом. Пейзаж за окном в серых июльских сумерках неподвижный, но живой. В нем ничего не меняется и в то же время меняется постоянно, он живет своей, непонятной жизнью, чарующей, завораживающей и приковывающей взгляд. От него невозможно оторваться. Видны темные силуэты домов, плывущие словно корабли, по волнам нескошенной травы, покосившийся купол церкви, блестящая полоска моря вдалеке, горбатый силуэт Великой вараки справа. В окно можно смотреть до бесконечности, как в телевизор.
- Пора, наверное, идти спать, говорю я.
- Спать – это преступление. Я не могу тратить время на сон, здесь так хорошо! – отвечает Фрося.
Да, она права. Спать здесь – это преступление. Снова сидим, ставим чай, раскладываем пасьянс при тусклом свете свечей, потом опять смотрим в окно. Стрелки часов движутся быстро, вот уже три часа ночи. Пора все-таки спать.
Ложусь на свою койку, Фрося – напротив. Натягиваю спальник, пытаюсь заснуть.
- Лен, ты спишь?
- Нет!
- Лен, здесь так здорово! Я не могу спать.
Я счастлива это слышать. По крайней мере одному из двоих новичков Унежма понравилась и не зря мы проделали весь этот длинный путь.
- Пойди погуляй на море!
- Одна? Я боюсь. Пойдем вместе!
- Нет, надо спать.
Постепенно засыпаю, но сон неспокойный, что-то мешает, заставляет просыпаться. То ли тихое потрескивание дров в печке, то ли блики света от догорающих углей, просачивающиеся сквозь щели и пляшущие на полу, то ли светлые сумерки, глядящие в незанавешенные окна, то ли просто ощущение счастья. Смотрю на часы – 5 часов утра, Фроси нет. Значит, все-таки ушла гулять на море.
На море (день второй)
Просыпаюсь рано, спать совсем не хочется. Фрося сидит у стола, на лице отрешенное выражение, взгляд устремлен на меня но меня она явно не видит.
- Фрося, ты где?
- Что? А, нет, все нормально.
Достает косметичку, раскладывает утренние принадлежности женского туалета.
Я догадываюсь, что с ней происходит. Примерно то же самое происходило со мной 19 лет назад. Это все Унежма, это море. Оно незаметно берет тебя своими мягкими лапами, околдовывает, медленно затягивает в светлую пучину и больше никогда не отпускает. Я уже давно привыкла к этому плену, а для нее он пока внове.
- Ленка, я, кажется, потеряла зеркало, помнишь, то, в виде ракушки!
- Где?
- Наверное, у Камбальего острова, где мы вчера сидели на камнях. Я доставала его там, а потом положила рядом на камень.
- Ну, считай что это твой дар Белому морю.
- Нет, я должна его найти!
- Забудь о нем, его давно смыло приливом.
- Я пойду его искать.
Англичане так и не появились. После завтрака собираюсь пройтись по деревне. Во-первых, нужно навестить дом Валентина и дом Григорьевны, дорогие для меня места. Во-вторых, главная цель этой поездки - сфотографировать все-все-все, что пока еще осталось в Унежме. Да и погода хорошая, несмотря на вчерашний ветер, - нельзя упускать момент. Фрося полна решимости искать зеркало и ждет отлива, Володя идет со мной.
Когда мы приехали в Унежму в первый раз, 19 лет назад, здесь было шесть постоянных жителей: Ольга Григорьевна Куколева, 1914-го года рождения, ее муж Вениамин Петрович Евтюков, лет на 15 моложе, Иван Петрович Евтюков, родной брат Вениамина, закоренелый холостяк, живший отдельно, Валентин Симоненко, которому тогда было сорок с небольшим, и Алевтина с мужем, та самая, которая таинственно пропала на реке лет 10 назад. Первым умер Вениамин, потом пропала Алевтина, и муж ее уехал жить к дочери в Архангельск. Четыре года назад умер Валентин Симоненко, а в феврале этого года умерла Ольга Григорьевна. Что стало с Иваном, я узнала только сейчас. Он, оказывается, жив, но переехал в Онегу в дом престарелых, парализованный. Постоянных жителей в деревне не осталось.
Дом Валентина – родной для меня. В этой маленькой избушке, входя в которую, нужно поклониться три раза – каждая дверь ниже другой – мы с подругой Светой проводили каждый отпуск на протяжении более 10-и лет. После смерти Валентина я еще там не была. Стоит дом на самом краю деревни, слева от Великой вараки, на берегу, огороженный высоким бревенчатым частоколом от холодных морских ветров.
Строил его отец Валентина как временное жилище для своей семьи, собирался потом ставить большой хороший дом, да не успел, умер. Валентин остался с матерью, потом и мать умерла. Жил один, никогда не женился, да и кто поедет жить в глухую деревню. В молодости плавал на рыболовецких судах в Мурманске, потом вернулся в родные края. Собирал ягоды, грибы, сдавал в приемные пункты, весной ловил селедку на островах, зимой – навагу в проруби, носил продавать на станцию. Деньги все пропивал, да кто на Севере не пьет. Будучи человеком без всякого образования, писал без ошибок, письма его, необычайно лирические и живые, я храню до сих пор. Валентин отличался какой-то врожденной внутренней интеллигентностью, удивительной для простого деревенского человека. Как мы уживались с ним, две молодые девицы-архитекторши и пожилой бомж-алкоголик, до сих пор остается для меня загадкой. Но как-то уживались, и находили искреннее удовольствие в вечерних беседах друг с другом при свете керосиновой лампы.
Вот и знакомый дом, дверь открыта настежь. Нагнувшись, заходим. Отсюда – вход в сарай, но крыша его совсем провалилась. Дальше – вторая дверь в сени. «Осторожно, береги голову», - говорю Володе. Он здесь еще не был. В сенях совсем темно, нагибаюсь совсем низко, зная, что последняя, третья, дверь в половину моего роста, но все-таки стукаюсь головой о притолоку. Будет шишка, но ничего, не привыкать. Поднимаемся по лесенке, на ощупь находим дверь в комнату, она тоже низкая. Сердце сильно бьется – что-то мы сейчас увидим.
В комнате стоит специфический запах давно нежилого дома. Все вроде на своих местах – нары за печкой, стол у окна, плетеная корзина, в которой раньше всегда лежали маленькие аккуратные полешки для растопки, картинка с ярко-красным петухом на стене, подаренная когда-то племянницей Григорьевны Мариной, бывшей любовью Валентина. Но что-то уже не так, на всем дух запустения и тлена. Нет привычного художественного беспорядка на полке, где, казалось бы, в полном хаосе, все было расставлено на своих точно определенных местах, так что можно было достать любой предмет в полной темноте на ощупь. Стол теперь пуст, не стоят на нем прежние банки, кружки, керосиновая лампа, старый приемник, замотанный изолентой, севшие батарейки (а вдруг пригодятся), не лежат стопочкой книги в углу. Любимая кружка Валентина, тяжелая, керамическая, в виде пивной бочки, валяется теперь во дворе у дома. Печка совсем обвалилась, топить ее уже нельзя. За печкой нахожу старую черную хозяйскую шляпу, я ее хорошо помню. Бережно кладу на стол. Заходим в следующую, «нашу» комнату. Здесь полный бардак, как будто Мамай прошелся. Широкие дощатые нары, где спали мы со Светой, разрушены, на полу – мешки, старая одежда, банки, бутылки, обрывки книг и газет, куча мусора.
- Как же вы здесь жили? – удивленно спрашивает Володя.
В задумчивости смотрю на кучу хлама под ногами, осторожно переворачиваю носком сапога какие-то бумажки. Вдруг замечаю знакомый почерк – это же мое старое письмо! Поднимаю бумажку, залитую чем-то масляным, читаю: «Здравствуйте, Валентин! Мы (Лена, Света, Маша) решили осуществить нашу давнишнюю мечту – приехать в Унежму зимой, уже взяли билеты. Если сможете, встретьте, нас, пожалуйста, на станции, мы боимся, что не сможем найти в лесу дорогу…» Воспоминания накатывают горячей волной. Та памятная поездка в самую голодную зиму «перестройки»… Надо же, Валентин хранил наши письма! Начинаю лихорадочно переворачивать бумаги одну за другой, перетряхивать скомканную одежду, ворошить старую рухлядь, которой завален пол. Одну за другой извлекаю из-под нее новые находки. Вот несколько наших старых фотографий – Боже, какие мы здесь молодые. Вот красивая новогодняя открытка: «Дорогой Валентин, поздравляем Вас с наступающим Новым годом… Лена, Света». Вот Светкино письмо, как всегда, полное юмора и иронии. Листочек совсем пожелтел, вот-вот рассыплется у меня в руках. А это что? Еще одна красивая открытка, но уже не покупная, а самодельная. На темно-синем фоне нарисованы вараки, несколько домиков, церковь. Да это же Унежма! Значит, к Валентину ездили еще какие-то художники? Что-то вроде ревности зашевелилось в сердце. Это тоже новогоднее поздравление: «Дорогой Валентин, с Новым годом! Желаем Вам поймать побольше наваги и в придачу золотую рыбку! Приятных сновидений и зимних сказок наяву! Здоровья и счастья!» И подписи: Аня, Света, Лена, Инга, Катя, Галя, Маша. Да это же наша открытка! Это мы, те самые семеро девиц, которые приехали на обмеры церкви 19 лет назад! Кто же ее рисовал? Света? Аня? Инга? Надо же, я и забыла…
- Может, пошли? - говорит Володя.
- Иди, я здесь пороюсь, говорю я.
Я не могу уйти. Может быть, осталось что-то еще.
Нахожу еще несколько своих писем, пару фотографий, которых я никогда не видела. На одной – молодой Валентин на палубе корабля, на горизонте – пустынный холмистый берег. Явно где-то под Мурманском. На второй – незнакомый молодой человек, друг, наверное. Нахожу письмо Валентина к матери. Сколько же это письмо пролежало здесь!
Все, больше ничего. Осторожно собираю находки в полиэтиленовый пакетик, выхожу на улицу. Володя – в сарае, что-то нашел. Это большой металлический ящик, похожий на сейф, на замке. Очень интересно. Надо бы его открыть. Пол часа бьемся, пытаясь открыть неподдающийся замок. Нет, никак. Володя находит где-то лом и пытается взломать упрямый замок. Лом соскакивает, ящик переворачивается. Вот ирония судьбы – у него нет дна! Смеемся – напрасно потратили столько времени.
От дома Валентина хорошо виден Камбалий остров. Отлив уже начался, дно, покрытое крупными и мелкими камнями, блестит на солнце. В сторону острова движется маленькая одинокая фигурка – это Фрося пошла искать свое зеркальце.
Следующий по плану – дом Ольги Григорьевны, или тёты, как называли ее в деревне. Идти туда я почему-то боюсь. Не из-за клопов и блошек, о которых говорила Лена на станции. Клопов в Унежме нет, Лена просто фантазерка. Может быть, потому что этот дом для меня тоже слишком много значит? Именно там жили мы в тот самый памятный первый приезд (Ольга Григорьевна переехала в этот дом несколько лет спустя), именно в той русской печке пекли «подошвы» и «доходяги» из яичного порошка и прогорклой блинной муки прошлогодней давности, именно там висели на нитках гирлянды сушеных белых грибов, шурша как вьетнамские занавески, именно там было спето несчетное количество песен и выпито несметное количество чашек чая из самовара. Но не только это. Именно туда, в последующие годы, первым делом шли мы «на поклон» в гости к Ольге Григорьевне. Не придешь к ней сразу по приезде – не будет удачи, не получишь благословения. Именно туда несли мы шоколадные конфеты, привезенные из Питера, старые фотографии церкви, добытые в библиотеках и архивах. Ольга Григорьевна – душа и хранительница деревни, ее старейшая жительница, начальник и покровитель. Кто, как не она, расскажет о старом житье-бытье, кто, как не она, знает все последние новости. Кто, как не она, в курсе всего, что происходит в деревне. Если она не примет тебя, не примет тебя и Унежма, не примет тебя Белое море, не примет тебя Север. Ольга Григорьевна принимала нас. Что объединяло нас – старую мудрую женщину, много повидавшую на своем веку, и молодых наивных девиц, влюбленных в умирающую деревню среди трех варак? Может быть, именно это – общая любовь? Любовь без ревности, без зависти.
На двери висит замок. Но это только декорация – замок воткнут только в одну из дужек, дверь открыта. Заходим. Поднимаемся по лесенке. Именно с этой лестницы упала Ольга Григорьевна за несколько месяцев до смерти, торопясь открыть дверь на чей-то стук. Усилием воли отгоняю от себя мысли о том, как лежала она здесь несколько часов, не в силах встать, как все-таки потом встала, зная, что помощи ждать не от куда. Немножко помедлив на пороге, открываю, наконец, тяжелую дверь в просторную кухню. Боже, что это? В кухне, когда-то уютной и гостеприимной, царит хаос. Это уже не просто бардак, это страшнее. Все перевернуто вверх дном, вещи грубо сорваны со своих мест, брошены, опрокинуты, сломаны. Кто были эти люди, устроившие такое? Что они искали? Золото, драгоценности, клад? Что можно было искать в доме у старой женщины, которой вот уже несколько лет не платили пенсию?
С трудом придя в себя от первого шока, обхожу дом, комната за комнатой. Под ногами трещат битые стекла, как бы не порезать сапоги. Краем глаза замечаю старые портреты за потрескавшимися стеклами рам, глядящие со стены. Вот это – портрет Жданова, а кто этот красивый молодой человек с умным интеллигентным лицом – не знаю. А этот, пожилой, с бородой? Портрет явно очень старый. Похож на купца. Может быть, прежние хозяева?
Мне тоже есть что искать в этом доме. То, что не взяли прежние «кладоискатели», то, что им было совсем не нужно. Старые бумаги, документы, фотографии, письма. Осторожно перебираю ворох мусора на полу, перетряхиваю коробки с древними газетами, журналами. Вениамин Петрович, муж Ольги Григорьевны, содержал колхозный магазин, большинство бумаг – квитанции, отчеты, счета, сметы. Все написано вручную, аккуратные столбики цифр, перечни товаров. Бумаг много, здесь можно провести целый день. Фотографий почти нет, только несколько штук. Вот люди столпились у гроба, в основном женщины. В гробу – суровое мужское лицо. Это Вениамин. Ольги Григорьевны среди женщин не видно. Последние годы она не выходила из дома, может быть, не пошла даже на похороны. Эти фотографии я брать не буду – никогда не понимала, зачем люди снимают на похоронах. Фотографировать надо живых. Кладу фотографии на стол, на виду, может быть, кто-нибудь возьмет. А вот несколько ценных находок. Свидетельство о рождении. Не подлинное, конечно – в 1914-м году, наверное, свидетельств о рождении не выдавали. Это копия, полученная в 1982 году. Куколева Ольга Григорьевна, родилась 24 июня 1914 года в деревне Унежма Онежского района Архангельской области, республика РСФСР. Отец – Куколев Григорий Акимович, русский, мать – Куколева Варвара Евсеевна, русская. Место регистрации – Унежемский приход. Свидетельство о рождении выдано Онежским ЗАГСом Архангельской области.
Нахожу несколько писем. Ей писали многие – родственники, знакомые, просто заезжие туристы. Я не знаю тех, чьи подписи стоят на письмах, но письма все равно возьму. В них – целая жизнь, судьбы людей, их чувства, повседневные заботы, переживания. Быть может, когда-нибудь я напишу о ней рассказ и тогда эти письма пригодятся.
Идем в хоздвор. Дома на русском Севере большие, всё под одной крышей. Дом устроен так, чтобы зимой можно было не выходить на улицу. Передняя половина дома – теплая, жилая, задняя – хозяйственная, двухэтажная. Внизу держали скотину, вверху – зерно, сено, рабочий инвентарь. Сюда, на второй этаж, по бревенчатому настилу-взвозу могла заехать лошадь с телегой. Взвоз не сохранился, но ворота высоко над землей. В сарае «кладоискателей», очевидно, ничего не интересовало - здесь относительный порядок.
Здесь Ольга Григорьевна хранила старые вещи. Ими уже не пользовались, но в хозяйстве все может пригодиться. Вот старый диван, обитый мягкой тканью. Обивка совсем выцвела, порвалась, но деревянный каркас еще цел. Бочки, ушаты, ведра, тазы в большом количестве. Порванные сети, рюжи. Вот сани, правда уже совсем сломанные. А вот трогательная вещь – вырезанный из фанеры силуэт лебедя, покрашенный голубой краской. Наверное, детская игрушка. Вот старые колодки для обуви, изящные женские сапожки 50-х годов на каблучке, а вот и грубые мужские сапоги, шитые вручную толстыми нитками, с подбитыми деревянными шпильками подошвами. Кожа совсем задубела, не разогнуть. Старые вещи. Как многое вы можете рассказать! А это что? Изящная маленькая дамская сумочка без ручки, почти кошелек. С такими в городе ходят в театр. Кожа потрескалась, металлический замочек заржавел. В сумочке что-то есть. Бумаги! Вот это находка!
Это старые квитанции. Начинаю разбирать. 1933 год. Налог, уплаченный за скотину, на имя Варвары Евсеевны Куколевой. Да это же мать Ольги Григорьевны. А на этой квитанции имя матери зачеркнуто, сверху написано «Ольга Григорьевна Куколева». Значит, мать умерла, и налоги стала платить дочь. 1945 год, 1956 год, 1960 год… целая жизнь двух поколений! Ладно, с этим мы еще разберемся. Кладу сумочку в тот же полиэтиленовый мешочек, вместе с письмами к Валентину. Это мой клад, мои бесценные сокровища. Это – будущая книга про Унежму.
Володя бродит где-то на чердаке. Хорошо, что он пошел со мной – в некоторые дальние углы трудно залезть. Фотографируем, спорим. Назначение некоторых вещей непонятно нам, городским жителям. Предстоит еще большая работа. Надо бы походить по музеям, почитать литературу. Что это, например, за две палки – длинная и короткая, соединенные друг с другом толстой цепью?
Выходим из дома, плотно закрываем дверь. На улице вздыхаем с облегчением, все-таки в доме находиться почему-то тяжело.
.
.