Володя решает прогуляться на Великую вараку. Я иду домой, сжимая в руке свой пакетик с находками. Возле дома на скамеечке сидит Фрося и рыдает.
- Ты чего?
- Я была на море. Ходила искать зеркальце. Я была одна, и вдруг увидела его.
- Кого?
- Море. Оно такое… Огромное. Живое. Оно говорило со мной. Ленка, я счастлива!
Крупные слезы текут по ее щекам. Всё, больна. Больна Унежмой. Больна морем. По себе знаю, что болезнь эта неизлечима.
- А зеркальце?
- Нашла. Оно лежало в воде. Как ракушка. Оно теперь и есть настоящая ракушка. Оно плавало в Белом море! Я никогда с ним не расстанусь.
Ухожу в дом. Сделать уже ничего нельзя.
Вечер прошел за игрой в карты. Играли в дурака, потом в тысячу. Володя спал. Мне кажется, ему плохо в Унежме. Завтра спрошу почему. Мы с Фросей играем в тысячу в первый раз, и как это часто случается, выигрываем. Ходы людей, не умеющих играть, непредсказуемы. Игра мне не очень нравится, требует умственного напряжения. Но ум напрягать не хочется, ум в Унежме должен молчать, нужно слушать море, слушать ветер, слушать треск дров в печке, слушать неспешные разговоры местных жителей, слушать свои эмоции. Наконец Паша выигрывает. «Давайте лучше в дурака, это больше подходит к обстановке!». Вечер проходит весело.
Но это еще не все. Завтра Костя с Пашей собираются за морошкой, нужно оттащить лодку, которая лежит здесь, возле дома, к морю, чтобы рано утром с полной водой уехать на целый день на Малую Леменцу. Мы с Фросей внимательно следим за процессом, хотя комары жрут нещадно. Лодку грузят на вездеход. Неужели нам посчастливится увидеть адскую машину в действии? До моря – недалеко, метров 200. Вот заводят мотор.
- Можно нам прокатиться с вами?
- Залезайте.
Фрося залезает наверх, я – в кабину рядом с водителем. Вездеход рывком двигается с места. В маленькое окошечко видно плохо, лучше бы я тоже ехала наверху. Впереди – высокая трава, как водитель видит дорогу? Но вот трава кончилась, впереди песок, за ним – вода. Вездеход едет прямо в море. Теперь кроме воды уже ничего не видно. Становится страшно. Когда же он остановится, или так и уйдем под воду? Останавливаемся. Я открываю люк, выглядываю из кабины. Вокруг – море. Вода еще полностью не пришла, гусеницы только наполовину скрыты под ней. Но волны вокруг бушую вполне приличные. Лодку снимают с вездехода, опускают в воду, привязывают к камням на берегу, она качается на волнах, как огромный поплавок. Все, едем обратно. Впечатления незабываемые. Фросины глаза блестят, на таком транспорте ей еще ездить не приходилось.
Возвращаемся в дом. Спать не хочется. Кто-то говорил, что есть спирт? Из-под стола извлекается большая бутыль, кто-то разводит спирт водой, не успеваю уследить, в какой пропорции. Разливаем по рюмкам, залпом выпиваем. Приятное тепло разливается в груди. Появляется закуска, рыба, сало, колбаса. Сидим долго, уже начинает светать. Похоже, в этом отпуске выспаться мне не удастся. Наконец народ уходит спать. Завтра утром с полной водой все едут за морошкой. Я не поеду – в свое время насобиралась. Целый день на болоте, согнувшись, на съедение комарам… Фрося еще не знает, что это такое. Пусть попробует.
Но спать я не могу. Ладно, мне рано вставать не надо. Пойду гулять на море.
На море (день третий)
Просыпаюсь от того, что народ ходит по комнате, топает, стучит котелками и ложками. Утро. Скорее бы они собрались и уехали, хочется спать. Наконец уходят. Закрываю дверь на защелку и снова ложусь. Просыпаюсь далеко за полдень. Я одна в доме. Как хорошо! Сегодня я отдыхаю. Еще какое-то время лежу на кровати, разглядывая потолок. Он покрыт полупрозрачной коричневой краской. Доски идеально ровные и чистые, хотя остальная часть дома – стены, пол - в грязных подтеках. Интересно, чем его красят?
Встаю. Не торопясь собираю со стола испачканную посуду, грею воду, выношу таз на улицу. Мыть посуду в Унежме даже приятно. Здесь вообще каждое действие приобретает некий философский смысл. Хотя это, наверное, смешно. Кипячу чайник, завариваю кофе. Приятный аромат разливается по комнате. Курю. Как здорово, что я не поехала за морошкой. Теперь надо подмести пол, хотя это занятие неблагодарное – вернутся, снова натопчут. Грязь на полу собирается как-то сама собой, кажется даже, что старые доски впитывают песок, чтобы потом извергнуть его в троекратном объеме. Но все-таки пока чисто. Теперь постирать, потом принести воды – все ведра пустые, потом приготовить что-нибудь на ужин, вернутся ведь голодные. Что имеется в наличии? Картошка, сухие супы, макароны, лосиная тушенка. Негусто. Ну ничего, что-нибудь придумаем. Время проходит быстро. На плите кипит варево, ведра наполнены. Все, с хозяйственными делами покончено, теперь можно и посидеть.
Сижу на лавке, смотрю «телевизор», то есть в окно. За окном происходит активное движение. Туда-сюда, как по Невскому, ходят какие-то люди, дети, подростки. Топится тётына баня, к ней от колодца и обратно снуют мужики с ведрами. Да, народу в Унежме сейчас действительно много, это вносит раздражающий элемент. Обычно увидеть здесь человека – большое событие. Я не знаю этих людей, старая Унежма умерла, знакомиться с новой пока не очень-то хочется. Но совсем избежать общества не удается, в дверь стучат.
- Хозяев нет, будут вечером.
- А вы не продадите килограмм гречки?
- Я не могу, я даже не знаю, где ключ от кладовки.
Уходят. Через пол часа снова стук.
- Продайте сигарет!
- Не могу, я здесь просто гость.
Надоело. Что это им всем срочно приспичило в магазин? Опять идут. Этих я уже узнаю – два бомжа-доходяги. Собирают морошку и пьют, пока есть что «горючее».
- Примите морошку!
- Не могу. Приходите вечером, когда хозяева вернутся.
- А спирта у вас, случайно, нет?
- Нет.
Стоят, переминаются с ноги на ногу, не уходят. Бутылка спирта – вчерашняя, недопитая, стоит под столом. Но от двери им не должно быть ее видно.
- А может, все-таки чуть-чуть нальете?
- Нет спирта, ничем не могу помочь. Хотите чая?
- Нет, спасибо.
Как-то неохотно, боком, выходят. На их лицах видно сомнение - очевидно, они мне не поверили.
Достаю спирт. Что, интересно, мы вчера пили? На этикетке крупными буквами надпись: «Не для пищевого употребления». Странно, что мы до сих пор живы.
Вечером возвращается кампания с морошки. Костя с Пашей собрали по коробу, Фрося с Володей – по литровой пластиковой бутылке. «Что же вы делали целый день?» - спрашиваю. Оказывается, им обоим быстро надоело собирать ягоду, Володя пошел искать грибы, а Фрося – загорать на море. А я-то надеялась…
Чистим грибы, варим варенье. Варенье из морошки получается красивое, прозрачное, янтарного цвета, с запахом меда. У порога толпятся сегодняшние посетители – как-то быстро они прослышали, что хозяева вернулись. Паша с Костей заняты в магазине – взвешивают продукты, что-то записывают на бумажке. Половина народу берет продукты в долг, половина обещает заплатить позже, другая – вернуть долг морошкой. Бомжи опять уходят ни с чем. Интересно, много ли дохода дает такой бизнес? Но спрашивать как-то неудобно.
Поздно вечером к хозяевам приходят гости – тот самый мужчина с дочкой Светой, которые были здесь в день нашего прихода. Раскладываем пасьянсы. Мы учим девочку своим, она нас своим. Пасьянс никак не складывается. Света говорит: «Нужно, чтобы нецелованная посидела на картах, тогда сложится!» «Ну-ка, посиди!» - говорим мы. «Я не могу», - отвечает она и заливается краской. Мы смеемся – ей не больше 10 лет. «Папка, наверное, целовал» - говорит отец. Наконец, пасьянс сошелся, Света довольна. «Что за желание загадала? Наверное, чтобы поскорей убраться из Унежмы?». Девочка хитро улыбается и не отвечает.
Потом Света уходит домой, ее отец остается. Паша ложится на свои нары, Володя спит уже давно. Я так и не спросила его, почему ему не нравится в Унежме. Мы с Фросей ретируемся в свой угол – наверное, хозяину и гостю надо поговорить. В комнате тихо, мы лежим, прислушиваясь к мужскому разговору за столом. Нет, ничего интересного. Разговор течет медленно, вяло, с большими паузами. Похоже, что хозяин уже давно хочет спать, а гость все сидит. А может быть, это нам только кажется. Может быть, просто нормальный разговор горячих северных парней. Из него мы выносим только одно любопытное сведение – завтра Костя на своей адской машине едет на станцию встречать новых гостей – сестру с сыном из Москвы и друга из Архангельска. В нашем доме ожидается пополнение в семействе. Наконец гость уходит и мы облегченно вздыхаем. Теперь можно спать – все устали.
На море (день четвертый)
Все утро посвящено знаменательному событию – отъезду вездехода. В наш дом начинается паломничество. Приходят какие-то люди, просят увезти их на станцию. Костя медлит, не дает определенного ответа, люди сидят на скамеечке и терпеливо ждут. Вездеход должен выехать с малой водой – только тогда можно переехать реку. В темное, без окон, нутро вездехода упаковывают вещи – бочки с морошкой, какие-то тюки, лодочные моторы, медный тульский самовар, рюкзаки, сети, матрасы. А где же поедут люди? Света с папой и собакой тоже тут, уезжают на станцию. Они – в привилегированном положении, договорились об этом еще вчера. Железным ломом мужчины выковыривают из гусениц попавшую туда траву, доски, щепки. Процесс затягивается. Люди ждут. Здесь, кажется, собралась вся деревня. Похоже, это не только отъезжающие, но и просто пришедшие проводить и праздношатающиеся. А может быть это повод для местной тусовки? Мы с Фросей тоже сидим на бревнах около дома, чуть в стороне от толпы. Я хочу заснять на камеру как поедет вездеход. Комары жрут нещадно, но, кажется, это нисколько не волнует собравшихся. Приходит женщина, которую я знаю. Это Ольга Евтюкова, дочка той самой пропавшей без вести Алевтины, я познакомилась с ней пять лет назад, в прошлый приезд в Унежму. Она узнает меня, здоровается, приглашает в гости. Надо будет пойти.
Володя еще утром сбежал в лес – он не выносит большого скопления народа. Сейчас он возвращается – слишком рано! Из рюкзака торчат цветки иван-чая, в мешочке – грибы.
В лесу он посадил в палец занозу. Бегу в дом за иголкой, по дороге прихватываю спирт – надо дезинфицировать рану. Уходим за угол, чтобы никто не увидел бутылку, вытаскиваем занозу. Как на зло, появляются бомжи и, конечно, замечают спирт. Теперь от них не отвертеться. Володя явно хочет что-то сказать, но не говорит. Но это и не нужно – я знаю, что вертится у него на языке. Он хочет, чтобы мы тоже уехали с вездеходом, ему не нравится в Унежме. Удобный момент спросить почему.
- Я здесь как в клетке, дом чужой, люди чужие, уйти некуда.
Володя любит собирать грибы, но за грибами нужно идти далеко, за Смолениху или на реку. Идти туда ему, очевидно, не хочется, море не привлекает, деревенский быт тоже. Я понимаю его, но уехать сейчас мы не можем. Не все дела еще сделаны, не все сфотографировано, да мы здесь еще всего три дня. Фрося тоже сейчас не поедет, она вообще хотела бы остаться в Унежме на весь отпуск. Нет, мы не можем уехать. Через два дня мы пойдем на станцию пешком, как и собирались. Володя, так и не высказав вслух наболевшее, уходит в дом.
Вездеход теперь готов к отъезду. Без команды, но как-то мгновенно и организованно отъезжающие забираются на крышу, включая собаку. Едет человек 8, остальных то ли не взяли, то ли они и не собирались. Включаю камеру. Вот взревел мотор, черный столб выхлопных газов поднялся в воздух, вездеход взрыл гусеницами землю и мгновенно, без разбега, рванул с места. Да, эта штука может ездить, да еще как быстро, вот он уже скрылся за церковью. Так же быстро, как уехал вездеход, исчезли из виду провожающие и праздношатающиеся.
Возвращаемся в дом. Он опустел, но не совсем – с нами остался Паша. Почему-то я этому рада. Как-то грустно в доме без хозяев, да и магазин под контролем, а то разбирайся тут с бомжами – будут теперь ходить и попрошайничать спирт.
За окном непогода. Ветер разыгрался не на шутку, на море шторм, моряна, как говорит местные. Хорошо, что за морошкой съездили вчера – сегодня в море было бы уже не выйти. Я собираюсь сходить на кладбище. К Ольге Григорьевне. Надо было, конечно, пойти раньше, в первый день приезда. Не придешь к Григорьевне – не будет пути, не получишь благословения. Я не знаю точно, где она похоронена, но найти будет не трудно – свежая могила здесь всего одна. Одеваю все теплые вещи, имеющиеся в наличии. Володя спрашивает, нужно ли пойти со мной. Нет, не надо. Я хочу поплакать на могилке одна.
Иду через деревню. Унежемское кладбище – Мироныщина – расположено на берегу, между Средней и Варничной вараками. Прохожу Среднюю вараку, иду дальше, к Варничной. Хочется по пути посмотреть, что сохранилось от старых варниц. На фотографии И.М. Ульянова хорошо видны ямка и холмик над варницей. Обхожу вараку кругом, вот то место, откуда сделано фото. Но теперь тут все сильно заросло высокой травой, крапивой и молодым осинником. Даже если и сохранились какие-то ямы и холмики, их в этих зарослях уже не найти. Пытаюсь выйти к кладбищу, но сквозь заросли не продраться. Как быстро зарастают дороги! – еще пять лет назад здесь были четко видные колеи. Возвращаюсь к Средней вараке. Тропинки нет, значит надо идти напролом. Мрачные мысли сами лезут в голову. Каково было нести здесь гроб зимой, по нетоптаному снегу, да и был ли гроб? Каково было долбить мерзлую февральскую землю? Кто провожал тёту в последний путь? Случайные люди, нашедшие мертвое тело в пустом доме?
Пробираясь сквозь высокую траву, проваливаясь в какие-то незаметные под ней рытвины, выхожу, наконец, к морю. Ветер почти сбивает с ног. Натягиваю на голову платок, плотнее закутываюсь в свитер. Вот уже показалось кладбище – небольшой холмик с покосившимися серыми от времени деревянными крестами.
Где же свежая могила? Поднимаюсь наверх и сразу вижу ее – вот она, в самом центре. Аккуратный синий прямоугольник, засыпанный желтым морским песочком, с простым, тоже синим, деревянным крестом. В песок воткнуты яркие искусственные цветы, рядом – две деревянные табуретки. Масляная краска совсем свежая, цветы тоже, кто-то явно ухаживает за могилой. Ни надписи, ни таблички нет, но сомнений быть не может. Это она.
- Ну, здравствуй, Ольга Григорьевна, вот где довелось встретиться…
Вечером играем с Фросей и Пашей в карты. Володя спит. На столе – свечка, на плите – чайник. Тепло и уютно в нашей большой комнате-кухне. Играем в дурака, смеемся, разговариваем. Паша уважительно называет меня тетя Лена. Мне это приятно, хотя и непривычно. Тетей Леной называют меня дети школьных подруг, но ведь Паша ненамного старше их. Фрося моложе меня, за редкое имя он давно уже переименовал ее в Марфу Васильевну – так звали царицу в фильме «Иван Васильевич меняет профессию». Паша, несмотря на молодые годы, умеет делать все – готовить, дрова колоть, дома строить, машину водить, даже грузовую, может отремонтировать любой мотор, починить любую сеть, не пьет, не курит. Родился и закончил школу на станции Унежма, сейчас учится в институте в Архангельске на инженера-механика. Здесь, на море, он на каникулах.
Вечер затягивается, вот опять три часа ночи. Похоже, это становится нормой.
- Давайте петь! – предлагает Фрося.
- Давайте, - с энтузиазмом соглашаемся мы, хотя и не пили сегодня.
С Володиной койки раздается раздраженный голос:
- А вы не подумали о том, что кто-то здесь пытается спать?
Оскорбленные, расходимся по своим кроватям. Но сон не идет. Лежу, задавая себе один и тот же вопрос: «Что можно сделать для Унежмы?». Вспоминаются разоренные дома, которые мы видели вчера, заваливающуюся набок церковь, могилу последней постоянной жительницы на кладбище.
Дом Филиппа Базанова с башенкой, где в войну была наблюдательная вышка («со скворечником», как называют его местные), пилят на дрова. Башенка еще держится, но передняя часть уже разобрана. Нескольких домов, которые были здесь в наш первый приезд, уже нет и в помине. Не говоря о живописных плетеных изгородях, огородах, зародах сена. Везде царит хаос и запустение. Пройдет еще год, два, ну пять лет, и рухнет церковь, развалятся последние печи, растащат старинную утварь, хотя кому она нужна – скорее просто сгниет на чердаках под прогнившей крышей. Крыши неотапливаемых хоздворов разрушаются в первую очередь. Медных самоваров, которые были в каждом доме еще 10 лет назад, уже совсем не осталось – сегодня увезли, очевидно, последний, да и тот, наверное, сдадут на цветной лом. А там дойдет очередь и до последних домов. И не станет Унежмы, останется только пустое место среди трех варак, поросшее крапивой и бурьяном. Что, что можно сделать? Церковь уже не спасти. Восстанавливать ее здесь не для кого, перевозить в музей практически нечего. Дома тоже не сохранить, если у них нет хозяев. Старинная утварь? Да, утварь… Тут можно, наверное, что-то сделать. Ну, хотя бы собрать пока в одно место, куда-нибудь под крышу, под замок, до лучших времен. Можно будет написать в Онегу, а может быть, даже в соседнюю Малошуйку – там ведь есть школа, может быть заинтересуются, выделят помещение, устроят музей. Да, музей… Если и не в самой Унежме, то где-нибудь рядом. А что, это идея! Итак, решено: завтра займемся сбором коллекции. Осталось только испросить разрешение хозяина на временное размещение будущих экспонатов в его хоздворе. Этот дом хотя бы под присмотром, закрывается на ключ, крыша сарая вроде бы прочная и почти не протекает. Итак, завтра! Наконец-то можно заснуть.
.
.