День девятый, отъезд
Сквозь сон слышу, как звякает щеколда – мужчины вернулись домой. На часах пол пятого утра. Вскакиваю, Оля уже встала. Ставим на газ кастрюлю с супом, подбрасываем дров в печку, наливаем воду в чайник, расставляем на столе миски и чашки. Володя недовольно ворочается на своей койке. Уставшие рабаки молча ужинают, мы с Олей молча смотрим на них. Пора спать. Все устали, а утром еще много дел.
Утро начинается с жарки рыбы. Рыбы много, в основном камбала, большая, такой не поймаешь рядом с деревней, такая водится только на островах. Есть еще ведро ракушек – тоже крупных, красивых, мы с Фросей долго рассматриваем их, выбирая несколько штук себе на память. Потом – уборка. Уезжают все, дом остается пустой, нужно навести порядок, подмести пол, вымыть посуду. Потом – собрать вещи, а там, если время останется, можно будет и погулять.
Оля и Фрося уже собрались, я еще копаюсь. Погода хорошая, солнышко, вода полная – можно идти купаться. Подруги уходят, я сначала хочу сходить на кладбище, потом присоединюсь к ним. Мужчины заняты сборами и подготовкой вездехода к отъезду, Володя уже сидит на скамеечке возле дома в полной боевой готовности – для него настал, наконец, счастливый момент.
Сначала решаю пройтись морем вдоль дальней Варничной вараки, пофотографировать. Батарейку теперь можно не жалеть – сегодня вечером на станции сможем снова ее зарядить.
Потом захожу на кладбище, оттуда - к складу у Великой вараки, где загорают Оля с Фросей. Ветерок легкий, но прохладный, загорать можно только спрятавшись за камнями. Они еще не купались, ждут меня. Искупаться нужно обязательно – как же, сегодня уезжаем. Перед купанием устраиваем разминку – скачем взад и вперед по берегу. Согрелись, теперь в воду. С диким воплем врезаемся в волны. Вода уже холодная, четыре дня непогоды дают о себе знать. Выскакиваем, быстро одеваемся. По телу разливается приятное тепло. Как здорово!
- Море, море, мир бездонный,
Пенный шелест волн прибрежных,
Над тобой встают как зори, над тобой встают как зори
Нашей юности надежды, - громко не поем, а орем мы, благо нас никто не слышит.
- Надо бросить в море монетку! – говорит Фрося. Но кошелек с монетками остался на станции. Что делать? Вернуться сюда нужно обязательно.
- Оля, оторви мне пуговицу, - говорю я. Ольга отрывает пуговицу с рукава моей рубашки. Иду на щельи, кидаю пуговицу в море. Фрося с Олей вместо монетки кидают в море камешки.
Пора возвращаться, уже почти пять часов.
Возле дома собрались просители. Народу человек пятнадцать, все хотят уехать. Смирно сидят на лавочке в ожидании хозяйского решения. Мы-то уже знаем, что волноваться им нечего – уедут все, Костя только для порядка тянет резину. Они, кажется, тоже это знают, поэтому сидят спокойно, мирно переговариваются, просто ждут. Здесь и Ольга Евтюкова со всем своим семейством. Она должна вывезти детвору на станцию, потом одна вернется пешком. Наши знакомые бомжи тоже тут – уж они-то могли бы и сами дойти.
В брюхо вездехода загружается груз. Наши рюкзаки утопают глубоко в недрах, сверху наваливают узлы, коробки, тряпки. Все продукты из магазина увозят на станцию, в доме оставлять нельзя – тогда точно вломятся и все растащат. Я немножко опасаюсь за судьбу своей коллекции, но более надежного места все равно не найти. На крышу адской машины кладут матрасы – для тепла, думаю я. Оля говорит, что самые лучшие места – впереди, надо попытаться занять их. Наконец все готово. Без команды, но как-то очень дружно и организованно народ рванул к вездеходу. Максим залезает в кабину рядом с водителем, Оля, Паша и Игорь садятся впереди. Места там больше нет, но Володя упорно пытается сесть рядом, с самого края. Нам с Фросей достается следующий ряд, остальные устраиваются сзади, бомжи – в самом конце, свесив ноги. Поехали!
Вездеход рывком трогается с места. Да, тут только держись! Но держаться не за что. Фрося обхватывает за пояс Пашу, сидящего впереди, я цепляюсь за ее руку. Ноги затекают, деть их некуда. Откуда-то снизу дует горячий воздух – оказывается, я сижу рядом с вентиляционной решеткой. Чувствую, что начинаю поджариваться, но ничего, лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Теперь я знаю, для чего положили на крышу матрасы. Володя сидит на своем краешке, как на насесте, безнадежно пытаясь уцепиться за гладкий бронированный бок машины. «Держись за Олю!» - кричим мы, но за Олю держаться он стесняется.
Подъезжаем к реке, останавливаемся. Что случилось? Сломались? Оказывается, по пути мы должны еще принять морошку. Паша с Костей достают весы, ставят их на землю, от Тухручья уже идут люди с коробами. Это те самые онежане, чью лодку в ручье мы видели, когда шли в деревню. Морошка взвешивается, происходят какие-то расчеты, люди уходят и мы едем дальше. Вот и пологий илистый берег. Вездеход прет прямо в воду, нам становится страшно. Крепче вцепившись друг в друга, закрываем глаза. Сейчас застрянем посредине реки и утонем! Но все вроде нормально. Разрезая волны, машина, по гусеницы в воде, упрямо движется вперед, вот она уже выбралась на другой берег. Да, это действительно чудо техники.
На другом берегу – землянка, здесь – вторая остановка. В землянке тоже живут сборщики морошки, они нас уже заждались. Опять достаются весы, начинается та же процедура. Тут, похоже, встали надолго, людей и морошки много.
Пассажиры спрыгивают на землю, растирают затекшие ноги, закуривают. Володя судорожно роется в карманах, достает веревку, пытается привязать себя к вездеходу. Веревка слишком тонка и рвется. Народ начинает оглядываться в его сторону. Местный люд остёр на язык, не дай Бог сделать что-то не то, допустить какую-нибудь оплошность, дать повод для смеха. Едким шуточкам и насмешкам не будет конца.
- Володя, лучше пересядь в центр, место еще есть. Привязывать себя опасно, если уж будешь падать, то лучше просто упасть, а так веревка зацепится, нога в гусеницу попадет…
Но наш спутник упрям и упорно продолжает начатое дело.
Народ уже весь обернулся в его сторону. Объект для развлекухи найден, сейчас начнется. Тон задает крутая женщина Ира со станции, по прозвищу Монтана, ее, кажется, боятся все мужики. Фрося, раздраженная Володиной нелюбовью к Унежме, с удовольствием поддерживает. Весь вездеход покатывается со смеху. Понимаю, что смеяться грех, но не могу удержаться. Володя, к счастью, не замечает всеобщего веселья, слишком занят веревочкой.
Слава Богу собираемся, кажется, ехать дальше. Все залезают на свои места, Фрося стоит на крыше, пританцовывая и подпевая сама себе. Наконец трогаемся.
Адская машина медленно ползет по болоту, подминая под себя молодые сосенки. Из-под гусениц летит кашеобразная масса – перемолотый мох, грязь, вода, морошка. Болото топкое, мотор натужно гудит. Воздух, дующий из вентиляционной решетки рядом со мной, становится все горячее. Подстилаю куртку, сидеть становится практически невозможно. Вот мотор надрывно взревел, что-то щелкнуло, откуда-то пошел дым, вездеход, дернувшись, встает как вкопанный. Из кабины вылезает Костя и раздраженно ворчит: «Сколько раз я говорил себе не брать столько народу! Мотор не тянет!». Лезет в какой-то люк, извлекает оттуда дымящийся проводок. Поломка, к счастью, оказывается незначительной, можно ехать дальше, но груз слишком велик. Мужчины должны идти пешком до зимника, там дорога станет лучше.
Едем дальше. Теперь мы с Фросей – впередсмотрящие. Дорога хорошо видна, сидеть стало удобнее, можно свесить ноги. Включаю камеру, есть возможность поснимать. Перед самым зимником опять трясина. Теперь и женщины должны идти пешком. На вездеходе остается только куча ребятни, опекаемая Ольгой Евтюковой.
Комары жрут нещадно, но до зимника, слава Богу, недалеко, не более километра. Выходим на дорогу, вездеход уже там. Ждем отставших мужчин, едем дальше. Зимник узкий, ветки нависают над дорогой, бьют в лицо, только и смотри, чтобы не хлестнуло по глазам. Убираю камеру, отбиваюсь от веток. Володе хуже всего – он с самого краю. Вот впереди крупная ветка, почти совсем перекрывшая дорогу. Пытаясь отклонить ее в сторону, Володя медленно начинает сползать с вездехода. Оля и Фрося, сидящие ближе всего, стараются втащить его обратно, но сил не хватает. Веревка держит, и теперь ему не упасть и не подняться, рука уже совсем близко от неумолимо ползущей вперед гусеницы, готовой перемолоть в порошок все, что попадется на пути. Водителю из его кабины с крошечным окошком не видно того, что происходит. «Игорь, держи его!» - отчаянно визжим мы с Фросей. Игорь, самый сильный из нас, мертвой хваткой вцепляется в Володину руку и втаскивает его наверх. Уф, слава Богу.
Едем уже три часа. До станции теперь рукой подать, справа от зимника показалась какая-то тропа. Вездеход останавливается.
- Все, кто может идти, идите пешком, вот по этой тропе. Тут совсем недалеко, - говорит водитель. – Сейчас начнется плохая дорога, с таким грузом не проедем.
Слезаем, цепочкой идем по тропе. Вокруг сплошные заросли черники, на ходу срываем крупные спелые ягоды.
- Сколько денег-то растет! – говорит кто-то из местных сзади.
Вот оно, противоречие между городом и деревней. Для человека городского обилие черники вызывает ассоциации со сладким вареньем, поджаристыми пирожками, дымящейся чашкой с чаем. Черника толченая с сахаром, черника с молоком, просто черника, без всего, ложками из кружки. Для местных это заработок. Собирают ее здесь комбайнами, грабилками, как их называют, сдают в приемные пункты. «Грязную», неперебранную чернику принимают по 29 рублей килограмм. То же самое и с морошкой, брусникой, клюквой. Мы, городские, можем позволить себе насобирать килограмм-два, на варенье хватит, а потом расслабиться, полежать на солнышке, отдохнуть. Для местных это работа. Это единственный источник дополнительного дохода, и не такого уж маленького.
В лесу показался просвет – вышли к станции. Не к тому месту, где останавливается поезд, а куда-то в сторону. Поднимаемся на железнодорожное полотно, прямо по курсу – двухэтажный белый дом. Такой дом здесь один. Здесь живет баба Лена, которая знает где похоронен Валентин. Предлагаю своим спутникам зайти, они соглашаются.
В квартире жарко, грязно, влажно, на кухне развешено мокрое белье. Баба Лена наливает горячий чай. Несмотря на то, что дом выглядит по-городскому, водопровода здесь нет, воды на станции вообще мало. Далеко, на Центральном, есть водокачка, на Аэродроме есть ручей, а здесь, в той части поселка, который, собственно, называется Станция, воды нет совсем. Воду привозят сюда в водовозке, которая попеременно стоит то в одной части поселка, то в другой, то в третьей, и местные жители ходят к ней с ведрами. За воду платят 19 рублей в месяц. Центрального отопления тоже нет – в каждой квартире своя печка, возле дома – поленницы.
- Да, вот здесь он и умер, - рассказывает баба Лена. Пришел ко мне с моря с приятелем, пили чай. Сидел как раз здесь, около печки, вот где вы сейчас сидите. Вдруг схватило сердце, умер быстро, не мучаясь. Да, я его и хоронила, кому же еще. Где похоронен? Да у нас, на кладбище. Где именно? Да вот тут, справа, в новой части. Как найти могилу? Дак как… Вот здесь, в центре, мой муж и сын, а за ними как раз Валентин. Есть ли надписи? Нет, нету. У мужа моего стела со звездочкой, у сына – крест, а надписей мы не делаем, свои-то могилки хорошо знаем. Да могила-то Валентина совсем провалилась, никто не ухаживает. Крест там был, да упал. А вы кто ему будете?
В кухню входит молодой человек приятной наружности.
- Вы могилу Валентина ищите? Так я могу показать.
- Когда?
- Да хоть завтра. Вы на Аэродроме остановились? Я подойду туда к десяти часам утра, оттуда ближе.
Обрадованные, уходим домой. Лена только что вернулась – опять работала в две смены. В кухне она, Гриша, сын Андрей, Сергей Пусик и какой-то незнакомый кудрявый мужчина цыганской наружности. Все чем-то очень озабочены.
- Что случилось?
- Да вот коня с Золотухи привели мою кобылу огуливать, а кони сломали забор и ушли куда-то. Искать надо.
- Да где же их теперь искать, пока не нагуляются, не вернутся, - разумно говорит Григорий. Но Лена нервничает, что-то горячо обсуждает с цыганом, спорит.
Жарим картошку, ужинаем. Володя уходит спать, мы с Фросей идем гулять по станции. Поселок выглядит удручающе. Однообразные мрачные бараки, никакой планировки, все строилось наспех, кое-как, какие-то закоулки, будки, сараи, лужи, сгнившие мостки-тротуары, по которым опасно ходить, местами – перелески, заваленные мусором или заболоченные, за ними – снова дома. Тут и заблудиться не трудно.
Поселок этот, как и многие другие поселки по железнодорожной ветке Беломорск-Обозерская, строился на костях. На костях сотен вольнонаемных и тысяч заключенных, своих русских, и немцев, отправленных сюда на лесозаготовки. Было это в первые послевоенные годы. Сначала жили в шалашах, потом – в землянках, потом – в сараях, потом начали строить бараки, бывшие по тем временам достаточно комфортабельным жильем. Эти бараки, построенные сначала как временное пристанище (скоро ведь коммунизм построим, все во дворцах жить будут) так до сих пор и остались, здесь выросли два поколения, которые ничего другого не видели, здесь они будут жить так, как жили их предки. Ощущение дискомфорта, временности как-то очень остро чувствуется здесь. Отсюда, наверное, и отсутствие умывальника у нашей хозяйки. А зачем? И так как-нибудь проживем. Жили же до этого. Нет, станция нам определенно не нравится.
К нам приближается толпа пьяных подростков, в темноте бросая на дорогу какие-то шарики, которые взрываются брызгами искр. Проходя мимо нас, бросают «бомбу» прямо нам под ноги, пристально смотрят, как отреагируем. Мы проходим мимо, не оборачиваясь. По пути набредаем на Ленкину пегую лошадь и белого цыганского коня, мирно пасущихся возле заборчика. Вот где они гуляют, надо будет сказать хозяевам, чтобы не беспокоились.
Доходим до вокзала. Это небольшой деревянный домик, только что построенный. Пять лет назад его еще не было. В старом здании – магазин, но он уже закрыт. Зала ожидания нет, все двери заперты. В торце – касса, тоже закрытая, на двери надпись: «Кассир в отпуске до 10 сентября». Что же делать? Нужно узнать расписание поездов, завтра нам ехать в Няндому. Одна из дверей чуть приоткрыта, на ней надпись: «Посторонним вход строго запрещен». Заходим, в комнате – дежурная по станции. Спрашиваем расписание, оно не утешительное. Поезд Мурманск-Вологда, обычно проходящий через Унежму в 14.40, из-за ремонта путей идет теперь в 11.30, а потом несколько часов стоит где-то на перегоне, выжидая положенное время. В 11.30 нам уезжать рано, я не успеваю на кладбище. А как на счет перекладных? Поезд Маленга-Малошуйка, на котором мы приехали в Унежму, здесь в 23.00, в Малошуйке он где-то в час ночи. Дальше – разные варианты. Если этот поезд не опаздывает, можем успеть на поезд Малошуйка-Архангельск и ехать до Обозерской, если опоздает – ждать другого поезда до четырех часов ночи и опять-таки ехать до Обозерской. Там – опять ждать, и т.д. и т.п. Да, этот вариант тяжелый. Устанем, не выспимся. Может быть, переночевать на станции еще одну ночь? Но тогда теряем время. Ладно, посмотрим, утро вечера мудренее.
День десятый. На станции.
Встаю рано, в 10 часов должен прийти проводник. Лена сегодня работает во вторую смену, пока она дома.
- Кто за тобой должен придти? – спрашивает она.
Имя молодого человека я забыла спросить, но наружность его помню.
- Ой, да это Федька-балбес, и не надейся, не придет.
- Как не придет, он же сам предложил!
- Мало ли чего он предложил, даже не жди.
Но я все равно жду. Федька-балбес не приходит - надо идти самой. Фрося и Володя на кладбище идти не хотят, Фрося уходит в лес за черникой, Володя в другую сторону за грибами. Я еду с Гришей на машине, он – на сенокос, я – на кладбище, нам по пути. До кладбища 3 километра. Выхожу, машина отправляется дальше. Правая часть кладбища совсем маленькая, новая, там стали хоронить когда заняли весь пригорок на левой стороне. Могил здесь совсем немного, всего штук 30. Сначала надо найти стеллу со звездочкой, она – ориентир. Хожу между могилами, но звездочки нет. Наконец нахожу ее – пластмассовую, с трещиной, лежащую на земле. Осторожно ставлю на стеллу. Вроде держится. Прямо за звездочкой – пустое место без травы, как раз по размеру могилы. Земля здесь как будто вскопанная, но не провалившаяся, ни креста, ни памятника, ничего. Чуть дальше, на самом краю кладбища, две провалившиеся могилы. На одной – хороший деревянный крест, покрашенный голубой краской, со старым побуревшим веночком на нем, на второй – покосившийся крест со сломанной перекладиной. Эта похожа больше. Итак, три варианта, какая из них Валентина – не знаю, и в этот приезд, очевидно, не узнаю. Сажусь на скамеечку, слушая, как шелестят листья берез. Вот так жил, жил человек, а теперь никто не узнает, где могилка его. Грустно. Надо будет расспросить бабу Лену поподробнее, но не в этот раз.
Обратно иду пешком. Дорога хорошая, по ней лесовозы уходят в лес. Что-то будет здесь через пять лет, когда по прогнозам весь лес вырубят?
Фрося с Володей еще не вернулись, Лена ушла на работу, кухня закрыта. Очень хочется есть. Из соседнего дома выходит Оля, зовет пить чай, это очень кстати. К вечеру возвращается Фрося с бидончиком черники, чистенькой, без единого листика. Григорий, уже вернувшийся с сенокоса, смеется над ней: «Это все, что ты за целый день собрала?». Фрося обижается, она собирала только самые лучшие ягодки, и собирала руками, а не грабилкой. Потом возвращается Володя с грибами. Жарим картошку, приходит с работы Лена, опять пьем самогон. С каждой новой стопкой все сильнее наступает похмелье. Мы отчетливо начинаем сознавать, что мы уже не в Унежме. Вернее, еще в Унежме, но уже не в той. Не на море. Море осталось там, далеко, его теперь можно увидеть только с Ленкиного подъемного крана. Нам его не хватает, нам без него тесно. Где-то там, на море, осталась частичка моего сердца.
Лежит мое сердце на трудном пути,
Где гребень высок, где багряные скалы,
Лежит мое сердце, не хочет уйти,
По маленькой рации шлет мне сигналы.
(Ю. Визбор)
Да, кусочек моего сердца лежит там, у моря, на щельях Великой вараки, возле склада. У того маленького заливчика, где мы вчера купались, там, где на морское дно упала моя пуговка.
Я делаю вид, что прекрасно живу,
Пытаюсь на шутки друзей улыбнуться,
Но к сердцу покинутому моему
Мне в милую Унежму придется вернуться…
Это уже не совсем Визбор, это уже мое, личное. И Фросино. Без всяких споров решаем выехать сегодня вечером на перекладных, здесь мы больше оставаться не хотим. «Куда-нибудь, лишь бы плыть, лишь бы плыть…»
.
.